Уборка в доме Набокова

Когда он спросил, чем я занимаюсь, я ответила, что работаю в редакции. Это, по сути, было правдой: я сверяла статистические данные для журнала «Современная психология»: сколько обезьян участвуют в эксперименте, драже какого цвета они предпочитают и пр., и пр. У меня было полезное для этой работы свойство — я легко запоминала, где в книге или в статье находится то или иное предложение или абзац. Меня ценили, и работа мне нравилась. Данные в психологии — субстанция зыбкая и текучая, скорее мнения или даже предположения, чем твердые научные факты. В психологических данных всегда присутствует «с другой стороны». Меня это не расстраивало.

Видимо, обманувшись моей прической, персонаж из прошлого решил, что я занимаю важную руководящую должность, а я не стала его разубеждать. Ни его вкрадчивый голос, ни приятный запах не впечатлили меня настолько, чтобы тратить время на разъяснение ему истинного положения вещей. Когда он наконец выяснил, чем я занимаюсь на самом деле, у него зародились опасения, что мне нельзя полностью доверять.

К тому времени я уже была беременна Сэмом.

У моих подруг, чьи браки выглядели еще менее многообещающими, все почему-то сложилось. Две моих однокурсницы из сто первой группы отделения статистики вышли замуж за младших преподавателей — забежали к ним в кабинеты во время сессии, ударились в слезы, каковые были осушены поцелуями, — и дело вскоре дошло до помолвки. В обеих семьях растут дети. Казалось бы, уж кто-кто, а профессиональные статистики должны крепко подумать, прежде чем разбавлять свой генофонд слезами неуспевающих студенток, а вот поди ж ты.

Я закончила курс обучения, не проливая слез. Играла со своим преподавателем в пинг-понг. Попала себе ракеткой по носу. Разбила его в кровь. Проиграла. Преподаватель протянул мне пластырь, я его взяла, но спать с ним не стала. Почему я вышла за персонажа из прошлого, а не за своего преподавателя? Помню, запах пота у этого статистика был очень острым. Похоже, моими чувствами руководил мой нос.

Знаю, это звучит глупо и надуманно, но в действительности вратами наслаждения — окситоциновым фойе — все-таки является нос. Я не могу придумать лучшей теории, объясняющей мое поведение в любви. И — да, я доказала свою неспособность к планированию. Я пустила жизнь на самотек. В номере мотеля я часто размышляла об этом. Я так и не поняла, была ли моя любовь моим собственным выбором.

Один из зыбких психологических фактов гласит, что женщины, у которых есть братья, удачнее подбирают себе партнеров, — а у меня не было братьев. Я всегда любила отца и кузена — оба они были городскими жителями. Я прилагала огромные усилия, чтобы понять их. И похоже, понимала, пусть только слегка. Если бы они были птицами, можно было бы сказать, что я узнавала их по голосам. Но это не сыграло никакой роли в моем понимании мужчин вообще. Я не смогла вывести из отца и кузена никаких общих правил, каждый был сугубо индивидуален.

Помимо того что оба были мужчинами и моими родственниками, у папы и у кузена была еще одна общая черта: оба могли подняться над муторной повседневностью и разглядеть сверху ее устройство. Иногда мне это тоже удавалось — я словно бы поднимала перископ над земной корой и осматривалась сквозь него. Это напоминало мне, что место, в котором я нахожусь, — лишь маленькая точка на огромной карте мира.

Я часто проделывала это в первый год жизни в Онкведо, напоминая себе, что Земля огромна, что ее населяют самые разнообразные люди, а не только те, на кого я снова и снова наталкиваюсь в этом городке, — на одних и тех же непритязательных людей.

Зря я позволила персонажу из прошлого остановить на мне свой выбор. Мы даже не говорили на одном языке. Я, наверное, была похожа на одну из тех француженок, что перебираются сюда, — не из парижанок, которые разбираются, quoi есть quoi, а из провинциалок, которые отыскивают самого матерого и самого самодовольного типа в стиле киногероев Оуэна Уилсона и выскакивают за него замуж. Для дам поколения моей матери это был Гэри Купер. Хочется отвести этих француженок в сторонку и растолковать: только не этого, pas cette homme la!

Но я тем не менее вышла за персонажа из прошлого, родила Сэма, а потом, следуя его плану, Дарси. И мы таки перебрались из большого города в Онкведо.

Сразу после того, как я покинула город, мой отец покинул наш мир. Он умер весной. Апрель — как раз тот месяц, когда уставшие тела заявляют: все, хватит, — подобно деревьям, в которых уже не начнется сокодвижение. После смерти отца я поразилась необычайности моего одиночества. Это одиночество воплощалось в отсутствии именно его, ни один другой человек не мог его заполнить. Даже если бы мои городские друзья приезжали меня навещать — чего на самом деле не случалось, — мне бы это не помогло. Я чувствовала: на Земле не осталось никого, кто мог бы избавить меня от одиночества. У горя и депрессии одно лицо. Горе ли, депрессия — не важно, я лишилась своей путеводной звезды.