Убрать Слепого

Каких таких моральных устоев? Она же не дура, она же все понимает, если, конечно, не дура. Так вот, я вам не дура, я все понимаю. И действовать буду соответственно."

Расплатившись, Глеб покинул кафе и отправился в свою мастерскую. Тройной щелчок втянувшихся в дверное полотно стальных ригелей прозвучал, как дружеское приветствие. Глеб вошел в полутьму, где витал неистребимый запах хорошего кофе, включил свет и неторопливо повесил куртку на вешалку. Молчаливый, невидимый миру взрыв, приключившийся с ним в кафе, оставил внутри странную пустоту, но это не была гнетущая пустота развалин – напротив, более всего это напоминало пустоту расчищенной стройплощадки или новенькой, готовой к заселению квартиры, спокойно дожидающейся жильцов. Нервное напряжение, не отпускавшее Глеба в течение последнего месяца, чудесным образом спало. Теперь Сиверов был по-настоящему спокоен. Движения его сами собой сделались размеренными и плавными, и больше не приходилось то и дело усилием воли сдерживать дрожь в руках или спонтанно возникавшее желание крушить все, что подвернется под руку. Примирившись, наконец с самим собой, Слепой впервые в жизни ясно увидел расстановку сил. Она была предельно проста: по одну сторону баррикады стоял он, Глеб Петрович Сиверов, а по другую – все остальные, весь огромный равнодушный мир, готовый раздавить своего оппонента, лишь только тот встанет ему поперек дороги. Это ничуть не пугало Слепого, он был натренирован на то, чтобы оставаться в живых и добиваться своего именно в таких ситуациях.

Работа предстояла огромная, и терять время на дальнейшее философствование вряд ли стоило. Включив кофеварку, Слепой вскрыл тайник, в котором хранились деньги, и неторопливо отсчитал пять тысяч долларов. Когда кофеварка начала издавать задушенные булькающие хрипы, сигнализируя о том, что залитая в нее вода выкипела, деньги уже были надлежащим образом упакованы и уложены в карман куртки вместе с захватанным листком бумаги, на котором каллиграфически выписанными цифрами был обозначен номер более не существующего конфиденциального телефона покойного депутата Госдумы и лидера национал-патриотического фронта России Владимира Ивановича Малахова.

Спустя час Слепой, привычно проверив, нет ли за ним слежки, сел за руль своей серебристой БМВ и выехал из тихого дворика в шум и толчею вечернего города.

Изменив обыкновению, Батя не стал присаживаться на край стола. Как правило, он говорил с подчиненными, сидя там вполоборота, глядя на них через плечо и болтая ногой в воздухе. На этот раз он придвинул себе такой же, как у остальных, жесткий стул со скользким пластмассовым сиденьем и основательно утвердился на нем, широко расставив ноги и упершись локтями в стол, из чего Глеб, да и не он один, сделал вывод, что разговор предстоит серьезный.

Выглядел майор Сердюк не лучшим образом, если можно так сказать о человеке, чье лицо даже в минуты радости представляло собой кошмарную, перекошенную неверно сросшимися шрамами дьявольскую маску. «Самое интересное, – подумал Глеб, – что тут нет никакого обмана. Это у него действительно профессиональное, а не какая-нибудь ерунда вроде последствий автомобильной аварии или падения мордой в битое стекло по пьяной лавочке. Он ведь был боевым офицером и приобрел свое новое лицо там же, где и я – в Афганистане. В старом, добром, давно всеми забытом Афганистане».

Майору Сердюку не повезло – его угораздило попасть в плен. Полонившие его бородачи слыхом не слыхали о Женевской конвенции и каких-то правах военнопленных, так что Сердюк хлебнул горячего до слез и выжил чудом. Не дожидаясь освобождения, дожить до которого ему, скорее всего, было не суждено, он как-то выбрался из ямы, в которой его содержали, голыми руками задушил часового и ухитрился живым добраться до своих. Строго говоря, перед Глебом сидел герой, причем герой вдвойне, поскольку подвиг его был совершен не в состоянии аффекта, а явился результатом сознательного усилия. Девяносто девять из ста человек на его месте просто подохли бы на дне той вонючей ямы, утонув в собственном дерьме. Странно, но, как бы плохо ни кормили человека, испражняться и от этого не перестает. Это вызывало невольное уважение, что, впрочем нисколько не влияло на намерение Слепого прикончить майора в ближайшее время.

– Для начала – получка, – объявил Батя, вынимая из-под стола знакомый Глебу пластиковый пакет и вытряхивая на стол его содержимое. – Такса обычная: за каждого жмура по штуке, за главного клиента – пять, дежурному – штука, доли убитых делим поровну.

– Ну, за Шалтая-Болтая получать нечего, – сказал Сапер, потирая руки. – Его прямо на заборе шлепнули, как ворону.

– А ты не жадничай на халяву, – назидательно изрек Рубероид, рассовывая по карманам тугие пачки долларов. – Вот Слепой у нас нынче именинник, – добавил он, взглянув на увесистый, расползающийся на отдельные пачки брикет, который Батя пододвинул к Глебу. – Кто хорошо работает, тот хорошо живет.

– Главное, долго, – вставил Молоток и засмеялся собственной шутке.