Убрать Слепого

Слепой вскочил и снова начал мерить шагами просторную мансарду. Самоанализ, который, по идее, должен был помочь ему разобраться в себе и, следовательно, успокоиться, только еще больше взвинтил его. На ум ему пришли нехитрые приемы аутотренинга, в незапамятные времена усвоенные в армейском госпитале, и он горько усмехнулся: пытаться успокоить себя самоуговорами в подобной ситуации было бы равнозначно.., чему? "Это то же самое, что белить протекающий потолок после каждого дождя, даже не пытаясь залатать крышу, – подумал Глеб. – Или красить автомобиль без двигателя, надеясь, что он от этого поедет. Вот тебе и самоанализ. Тут забегаешь, право. И ведь как все логично выстраивается! Не могу я бездельничать, я от безделья болею… И отдыхать я давно разучился, больше трех дней не выдерживаю.

А работа у меня какая? А простая у меня работа: наводи промеж глаз и жми на курок – по возможности плавно… Вот тебе и на: Глеб Сиверов – Терминатор, маньяк со старого Арбата. Нет, чувствую, что без кофе мне не обойтись."

Чтобы занять руки и голову, он пренебрег кофеваркой и приготовил кофе в старой медной джезве, которая, как и он сам, помнила многих людей, ныне вычеркнутых из списков живущих на земле. «Из всех наших с ней общих знакомых, – подумал Глеб, – только Потапчук еще жив. И только генерал Лоркипанидзе умер своей смертью.»

– Вот такие интересные у нас с тобой знакомые, – вслух сказал он, обращаясь к джезве.

Джезва в ответ закипела и попыталась залить плиту, но Глеб успел опередить ее – он всегда успевал первым, и только это обстоятельство позволило ему дожить до сегодняшнего дня. Наполнив ароматным напитком тонкостенную чашку, он вернулся в кресло, наугад выбрал компакт-диск и включил музыку. Это оказался Моцарт. Слепой откинулся на спинку кресла и сделал первый глоток, пытаясь убедить себя в том, что наслаждается жизнью. Из этого ничего не вышло – кофе казался чересчур горьким, а знакомые до последней ноты аккорды давили на уши, вызывая острое желание биться головой о стену. Глеб раздраженно выключил проигрыватель и с сомнением заглянул в чашку. Тишина принесла некоторое облегчение, даже кофе перестал вонять каменным углем и приобрел свой обычный дразнящий аромат. Пить его, тем не менее, вряд ли стоило – все-таки это был стимулятор, а Слепой и без допинга ощущал себя чересчур взвинченным. "Брому бы сейчас, – подумал он. – Целый стакан.., а лучше – сразу ведро, чтобы не размениваться на мелочи. Бросать надо эту работу, вот что.

Ну, и куда ты пойдешь? – спросил он себя. – Учеником токаря на завод? Или в бодигарды к какому-нибудь толстосуму? И то, и другое одинаково противно.

Что толку хитрить? Следует признать, что ни на что, кроме того, чем сейчас занимаюсь, я более непригоден. На моей нынешней работе сохраняется хоть какая-то иллюзия собственной полезности, причастности к большому, нужному делу, пусть даже, занимаясь этим делом, не всегда удается сохранить чистыми руки и совесть. И потом, как ни крути, нигде больше у меня не будет такой свободы. Свобода эта, конечно, относительная, и степень ее измеряется всего-навсего длиной поводка. Просто мой поводок подлиннее, чем у большинства сограждан.., но и дергают за него, в случае чего, гораздо сильнее. Так однажды и голову оторвут."

Глеб сделал еще один глоток и решительно отставил чашку в сторону. Все сегодня было не так, даже кофе не радовал, хотя Ирина Быстрицкая не раз, смеясь, называла его кофейным наркоманом. Вздохнув, Глеб закурил и неторопливо направился в соседнюю комнату. Вскрыв оружейный ящик, он разложил на столе несколько стволов и приступил к чистке оружия, действуя неторопливо и методично. Привычная монотонная работа успокаивала, и через полчаса Сиверов поймал себя на том, что насвистывает из Мендельсона – похоже, приступ вселенской тоски благополучно миновал. Глеб нарочно не стал искать причину такой чудесной перемены, поскольку та лежала на самой поверхности и запросто могла снова испортить ему настроение. Конечно же, мир стал светлее оттого, что он снова занимался привычным делом: оттого, что снова взял в руки оружие.

* * *

Азат Артакович прибыл на место встречи минута в минуту и теперь пребывал в немалом раздражении, поскольку человек, с которым он должен был встретиться, имел наглость опаздывать. То, что человек этот носил полковничьи погоны и считал себя шишкой на ровном месте, Азата Артаковича совершенно не волновало: для него это был просто очередной вор и спекулянт, у которого было то, в чем в данный момент нуждался Азат Артакович.

Телохранитель в длинном черном пальто мерз снаружи, внимательно оглядывая улицу в оба конца и постукивая каблуком о каблук, чтобы согреться. Снег, валивший три дня подряд, наконец перестал, с очистившегося неба вовсю светило морозное солнце, и телохранитель поочередно прикрывал то одно, то другое ухо ладонью в тонкой кожаной перчатке.

– Не хочет шапку надевать, э? – добродушно сказал Азат Артакович водителю, кивая в сторону замерзшего телохранителя. – Отморозит последние мозги, что делать будет?