Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Пойманные с оружием, и за то приговоренные по суду, о которых впереди была речь наша, составляют отдельный контингент от тех, которые присланы не на каторгу и поселение, а на так называемое водворение. Сюда впоследствии поступили многие из тех, которые были судимы и приговорены к арестантским ротам на сроки. По окончании сроков арестантских рот и они включены в число водворяемых, если только не принадлежали к привилегированным сословиям. Это — большею частью земледельцы, обыватели деревень и шляхта западных губерний, обыватели так называемых застенков и околиц. Вместе с шляхтичами пришли и воспитавшиеся в значительноодинаковых с ними условиях экономического и общественного быта: мещане — исключительно обыватели городов и местечек, отставные солдаты, однодворцы и так называемые панцырные бояре — потомки родов, в древности принадлежавших России и занятых службою по крепостям, взысканием податей и развозкою писем: тот класс, из которого свободно выделялись люди в шляхетство, мещанство, в класс свободных крестьян и, при особенных подвигах, во дворянство. Причина высылки их безразлично заключалась: либо в косвенном участии в мятеже, посредством укрывательства бежавших и спасавшихся при разгроме банд, либо в том (как случалось нередко), что в деревнях этих останавливались банды, мимо околиц этих случайно проходили они в лес и из леса, либо около них скрывались эти банды и искали здесь средств для временной вещественной поддержки своей на стоянках. Система переселения на правах водворенцев вне прав свободного и добровольного выбора мест и способов передвижения и оседлости, сумела уравнять эти толпы высланных из родины, несмотря на несходство проступков. Административный способ ссылки на этот раз успел достигнуть более крупных (и суровых) последствий, в противоположность требованиям суда и более или менее доказанного обвинения в виновности. Когда присужденным на каторгу и поселение, с определением сроков и с правами на милостивое прощение, представлялась и осуществлялась возможность возврата из Сибири — для этих, так называемых водворенцев, чрез прикрепление к земле, навсегда отнималось это право. Переселение, со всеми его нравственными условиями и задачами на вечную утрату родины, приняло, таким образом, значение наивысшей меры наказания для людей наименьшей виновности. Разница на этот раз заключалась, может быть, лишь только в том, что одни из шляхты водворены были в пределах России, но за то другие уведены за Уральской хребет. Для шляхетских околиц Могилевской губернии Рогачевского уезда (Антуши, Сеножатки, Тертеж), снятых с места в целом составе[466], новою родиною оказалась Оренбургская губерния; для других губерний — ближайшие к Сибири со свободными казенными землями; для околиц более глубоких местностей западной окраины места для водворения выбраны в Сибири: сначала губернии Енисейская и Томская, а потом, когда кончено в ней водворение и места, назначенные здесь, были заняты, и губерния Тобольская. И сюда в Сибирь явился этот живой народ шляхетской природы, немного беззаботный, разгульный, задорный до сварливости и хвастливый, но в то же время словоохотливый и хлебосольный. Пришел он на свободные земли, к обязательствам усидчивого тяжелого земледельческого труда на первобытной нетронутой почве — и, надо сознаться, пришел не туда, куда влечет людей призвание, где находят люди свое место и прилагают свои способности. Он даже по внешнему виду не похож на того, от которого можно требовать исполнения подневольных заказных трудов. В сибирских деревнях должен поселиться меньше всего земледелец, а скорее горожанин, обривший бороду и отпустивший классические усы, одетый в городской черный камзол в роде однобортного длинного сюртука, в широкие шаровары, в неизменном черном картузе во свидетельство своих наклонностей белоручки, успевшего отшатнуться от роли земледельца и лишь с сохранением звания землевладельца, сумевшего и в деревне жить с городскими привычками и обстановкой. На родине он успел отвоевать родовитость и гонор и оставить за собою стремление в противоположную сторону от работ, которые награждаются мозолями на руках. На родине они бросались на государственную службу, учились грамоте, кончали гимназический курс, искали мест управляющих, поступали в чиновники, иные богатели и делались панами; из шляхты этой образовалось почти все местное православное и католическое духовенство. Рассчитывать на таких сельских хозяев у Сибири мало прав, дожидаться от них верного и твердого земледельческого населения нет никаких оснований. Шляхтич, и на родине очень часто не владевший собственными угодьями, век кочевал, переходя с земли одного владельца к другому. Ему некогда было привыкнуть к усидчивому труду, сделаться земледельцем; он стоял на перепутье между деревенским и городским жителем и возымел наклонность более к городскому быту. Он только потому не дворянин, что не доказал своих прав, утерявши документы или, прогоняемый поднятой платой с возделанного им уголка земли, предпочел записаться в крепостные. Есть много достаточных оснований предполагать, что эта шляхта, жившая на наемных землях, в городах элемент наиболее безопасный при облегченном надзоре и заработках. И проживши в деревне, он не утратил характера горожанина. Земледельцы они были плохие и на местах родины, где приходилось им переменять место, хозяйство их было скудно, неряшливо. Вместо обыкновенных шляхетских горенок они жили в клетушках с земляным полом, без окон, если только можно считать за окна узенькие, продолговатые щели с осколками стекол; крыша прорвалась, забор рассыпался, ворота покосились; нагорожено — наляпано. В деревне он живет (что в том краю величайшая редкость) на деревянных полах с красными окнами, уставленными бальзаминами, геранью и гортензиями. Настоящие городские горенки служили обыкновенным жилищем шляхты. Шляхтянки наряжаются в белые, как снег юбки, щеголяют в перчатках, в праздничное время распускают зонтики; они не поют народных песен и употребляют все силы, чтобы, как масло на воде, отделяться от крестьянок всем и во всем. Шляхтичи, в сношениях с соседями-крестьянами, оказывались всегда людьми высшей породы. Шляхтич в корчме требует почета, говорит громко, не прочь и подраться (белорус ему уступает, старовер спорит), но зато шляхтич владеет всем тем искусством выиграть перед высшим городским обществом — искусством, в котором у него мало соперников. Для сибирских городов у него все блестящие задатки. Но не то сулила ему безрасчетная и слепая судьба. Для Сибири обстоятельств этих не взвесили и, несмотря на указания и предостережения сведущих и опытных людей, поступили иначе.