Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Франц Иванович Новицкий, холостяк лет около шестидесяти, был небольшой помещик из Минской губернии (то ли Борисовского, то ли Игуменского уезда), по профессии доктор. По общим отзывам, он на родине пользовался исключительным уважением за свою доброту и честность (с этой стороны он был известен и Деспоту-Зеновичу[270], который и сделал все возможное, чтобы изменить его участь), а потому и был всеобщим опекуном малолетних и посредником нередко в весьма щекотливых семейных делах. Новицкий еще в 1830 г[оду], будучи студентом Виленского университета, принимал некоторое участие в тогдашнем восстании (это не было обнаружено, а потому и сошло ему благополучно); по 1863 г[оду] он был сослан в каторжные работы, но, как и Венцловович, отделался высидкою в Тобольске — за время ареста он подвергся параличу, от которого впоследствии почти совсем оправился. В тобольской тюрьме не только белые, но и красные относились к нему со всевозможным вниманием и почтением; он, несомненно, и здесь являлся умиротворителем и посредником в разных конфликтах, которые так неожиданно возникают в тюрьмах из-за самых пустых поводов.

С Фр[анцом] Ивановичем] я скоро сошелся; он выказывал ко мне более чем обыкновенное доброе отношение; не только в Сибири (он жил в Красноярске*[271], и я часто останавливался у него, когда по делам приезжал из Енисейска) мы были, несмотря на разницу возрастов, в самых сердечных отношениях, но даже когда вернулись в Россию, не теряли совсем друг друга из виду. Потому я имел возможность хорошо узнать Фран[ца] Ивановича]. Добрый поляк и католик, но без тени фанатизма и национальной исключительности, в политическом отношении он был таких умеренных взглядов, пожалуй даже архаических, что я по Фр[анцу] Ивановичу] живо представлял себе французского легитимиста — не из тех рисующихся с трибуны, имена которых знает весь большой свет, а из глухой провинции мелкого помещика, сохранившего в своем сердце верность графу Шамбору[272]. Но как только заходила речь о родном крае, во всяком слове Фран[ца] Ивановича] сказывалась такая горячая любовь к нему, что становилось совершенно понятным, как волна движения захватила и этого, в сущности, мирнейшего человека.

Жена имела письмо к Деспоту-Зеновичу и Ямонтам[273] (дочь их, как я уже говорил выше, была замужем за Родзевичем[274]). Ямонты сейчас же переселили жену к себе, а Деспот-Зенович принял ее самым сочувственным образом, но сообщил ей неожиданную новость: в бумаге, при которой меня доставили, ничего не было сказано, какой я ссыльный — политический или гражданский. «Но — прибавил Александр Иванович — я сейчас же пошлю по телеграфу запрос Кауфману[275] и как только получу подтверждение, что ваш муж политический, переведу его на поселение».