Участники

По сути, единственная вещь, которая отличает нас от животного – это искусство. Но тоже не всякое. Есть разное искусство, по большому счету почти все, что человечество создало, – это ерунда, которая должна вызывать у нас реакцию. Это может быть очень цивилизованная реакция, но это все равно реакция. Но есть искусство, которое не обращается к животному внутри тебя. Оно обращается к разуму. Перестань реагировать, говорит художник, и пойми меня.

И это и есть самое важное. Если для тебя важно быть больше, чем животное, у которого реакции чуть сложнее, чем у лягушки, то ты должен развивать в себе эту способность думать. Твой разум – это инструмент, который нужно тренировать.

Проблема тут в том, что, чем больше ты тренируешь, чем дальше уходишь от животного состояния, чем более ты разумен, тем меньше в тебе всего того, что называется гуманизмом, альтруизмом, сопереживанием и эмпатией и всем тем, что обычно считается человеческим.

Грубо говоря, чем больше ты разбираешься в искусстве, тем меньше тебе нравятся люди. Понимаешь?

И после паузы:

– Я иногда думаю, что если бы хотел избавиться от трупа, то багажник такого автомобиля был бы идеальным местом.

К моменту их возвращения в доме все переменилось. Они выходили из тихого, сонного пансионата, а возвращаются в «придорожный макдоналдс»: все уже проснулись и занимаются разными делами. Главное – собирают стол для большого завтрака. Настя на огромной сковороде жарит яичницу из пары десятков яиц. Катя режет хлеб, кто-то моет овощи для салата.

Костя поднимается в комнату, чтобы переодеться, и встречает там Лену.

Постель заправлена, как будто на нее и не ложились. В комнате чисто, как будто тут и не было никого. Взгляд испуганный, как будто он застал ее за воровством из чужой сумочки. Она складывает свой рюкзак и выглядит так, будто и не собиралась его дожидаться, а планировала сбежать.

Настя задремала на переднем сиденье, убаюканная тихим самолетным рокотом автомобиля.

– Вот тебе история, чтобы скоротать время, пока едем.

Андрей молчал, глядя в окно, потом снял темные очки, повертел и положил в нагрудный карман пиджака.

– У Саши с Ирой всегда отношения были специфические. Одно время, когда они с Савельевым занимались, ну у них там были свои дела с мэрией, тендер, госзаказ, вот это все, Саша решила подпортить матери жизнь.

Связалась с парнем каким-то радикальным и ходила активно на митинги: плакаты, выступления, полиция. Такое. Активно привлекала к себе внимание, сообщала всем, кто ее мать.

Ира первое время по первому звонку как штык мчалась в отделение. Ну и понятно, что в какой-то момент она подустала от этого. Много нервов.

И там был случай. Ира меня позвала. Оказалось, что как раз пошли на митинг, где Саша опять выступала.

Это было забавно. Ира никогда так не одевалась, а тут прямо специально надела такой чиновничий строгий костюм черный, Chanel, рассыпчатый твид, юбка ниже колена. Жемчуг блестит. Темные очки. Сумка такая строгая, консервативная, из крокодила. Ну вот прямо реально – я работаю в мэрии, в администрации президента.

У меня – шерстяной костюм в неяркую клетку, толстый шарф, очки в жирной оправе, журнал, два стаканчика с кофе и бумажный пакет с выпечкой. Ира приехала на машине, я пришел пешком. Я рву журнал, раскладываю его на бордюре. Мы устраиваемся недалеко от машины, далеко от митингующих – так чтобы не быть частью митинга, но при этом слышать и видеть все, что происходит – хорошее место, как в партере, но ближе к бельэтажу.

– Кофе и пекан, – я протягиваю пакет Ире.

Это осень. Последние теплые дни. Это уже в воздухе: вот-вот станет холодно, легкий запах гниющей листвы в воздухе, как дорогой селективный парфюм. Ночью уже холодно и лужи покрываются тонкой целлофановой слюдой, похрустывающей при ходьбе, хотя днем еще жарко. Но это жарко – это пока ты на солнце, если уйти в тень – впору надевать перчатки.

Но сейчас полдень, площадка ярко освещена этим жарким осенним солнцем. Там толпятся люди, и довольно много. Видны флаги и самодельные плакаты, иногда с забавными надписями.

– Если я когда-нибудь пойду на митинг, то у меня на плакате будет написано: «Заткнитесь все!» Но, видимо, это будет очень короткий и одинокий митинг, – веселится Ира.

Много полиции: серой, толстой, анемичной, безразличной.

Вот это безразличие – оно самое интересное. С таким же успехом вокруг могли бы стоять картонки с вырезанными по контуру фотографиями. Они не производят вокруг себя никакого поля. Обычно это видно, это поле, люди реагируют на тебя.

Судя по тому, как движутся люди, как смотрят, как реагируют – они не замечают полицейских.

– В какой момент это безразличие перерастает в насилие? Или мы чего-то не видим?

– Хоть позавтракаю. – Ира хрустит пеканом, запивая его большим глотком уже не такого горячего кофе.

– Так, а напомни, пожалуйста, что я здесь делаю, при том условии, что мне есть чем заняться.

– Как что? Участвуешь в политической жизни страны. Помни: если ты не занимаешься политикой – то политика займется тобой.

– Серьезно?

– Ты не согласен?