— Зачем мне свой шинэл менять?! Мой хороший шинэл, новый!
— Так ведь и моя не старая! Может, тебе будет как раз?
— Нэт, нэ буду! — упрямо возразил Рахманкулов.
— Да ты посмотри сначала, а потом уже говори! — разозлился Лупьяненко.
— Что смотри — не надо смотри! У меня и свой шинэл хороший!
— Что же мне делать? Посмотри, пожалуйста? — чуть не плача попросил Игорь.
На последнее Рахманкулов все же отреагировал и согласился посмотреть. Тищенко несколько раз повернулся вокруг своей оси, но Рахманкулов лишь отрицательно помотал головой:
— Шинэл короткий. Мне не надо!
— Да ты примерь — может нормально будет?! — предложил ему Лупьяненко.
Благодаря стараниям Лупьяненко Рахманкулова удалось одеть в злополучную шинель. Она оказалась ему почти в пору, и у Игоря даже затеплилась надежда, что ему удастся уговорить Рахманкулова на обмен. Но хитрый киргиз попросил принести линейку. Кто-то из его взвода измерил расстояние от края шинели до пола и заявил, что оно равно двадцати двум сантиметрам.
— Ну, вот видишь, Рахманкулов — тебе почти нормально! А у Тищенко до пола целых тридцать сантиметров. Помоги человеку — поменяйся с ним! — попросил Лупьяненко.
— Нэт, нэ буду! Шинэл короткий! Мой нормалный — я ещо нэ рэзал.
Рахманкулов не поддавался ни на какие уговоры, и Игорь почти возненавидел это узкоглазое, толстое, упрямое лицо в таких же толстых и упрямых очках. Лупьяненко стал напирать на Рахманкулова более активно, но подошедшие курсанты из пятого взвода вступились за киргиза. Драться было бесполезно и, самое главное, абсолютно бессмысленно. Так ни о чем и не договорившись, курсанты побрели в свой кубрик.
— Ну что — видели Рахманкулова? — спросил Гришневич.
— Видели. Он не хочет меняться — ему тоже на два сантиметра коротко. Но всего два сантиметра… Почти незаметно, а у меня целых десять…
— А он свою шинель еще не обрезал? — спросил Игоря Гришневич.
— Никак нет.
Немного подумав, сержант послал Гутиковского за Рахманкуловым.
— Что же ты, Рахманкулов, не хочешь с Тищенко шинелью меняться, а? — спросил сержант, когда Гутиковский привел киргиза.
— У меня есть мой шинэл, мнэ его шинэл не надо, — Рахманкулов подозрительно покосился в сторону Тищенко.
— А может, все-таки поменяешься? — более настойчиво предложил сержант.
В это время мимо проходил Дубиленко. Улучив момент, Рахманкулов заорал на весь кубрик, привлекая внимания своего сержанта:
— Товарыш старшый сэржант, можно мой шынэл оставить?
— Что значит — можно оставить?! Если не хочешь — не меняйся! Что тут у вас? — Рахманкулов добился своей цели — Дубиленко вошел в кубрик.
— Да вот… Твой Рахманкулов не хочет меняться — очень жадный, — улыбнулся Гришневич, в душе недовольный приходом Дубиленко.
Старший сержант быстро смекнул, в чем дело и поспешно спросил у Рахманкулова:
— Так ты будешь меняться с Тищенко или нет?
— Мнэ мой шынэл нравица.
— Тогда иди в свой кубрик — скоро отбой.
— Ест, — Рахманкулов не заставил себя долго ждать.
С его уходом у Игоря испарились последние надежды на более благоприятное завершение событий. Немного постояв для приличия, Дубиленко ушел к себе, довольный тем, что помешал Гришневичу отобрать шинель у Рахманкулова.
— Видишь, как я для тебя стараюсь?! Ты мне, в принципе, на хер не нужен, но ведь ты мой курсант! — самодовольно сказал сержант.
Игорь ничего не ответил и лишь вопросительно смотрел на Гришневича в ожидании дальнейших указаний.
— Ну, што ты рот раззявив, чама — думай, што будеш делать дальшэ?! — вновь подключился к разговору Шорох.
— А что ему делать? Надо шинель искать — больше ничего не остается!
Но Шорох воспринял предложение Гришневича довольно скептически:
— Нада то нада, да разве этат, тьфу ты, сможэть?
— А что ему остается? Тищенко, сможешь себе шинель достать?
— А где ее можно достать?
— У нас, слава богу, ещо две роты есть — во и думай! — Шорох испытывающее взглянул на курсанта.
— Украсть, что ли? — не понял Игорь.
— А мы тебе этого не говорили! Ты думай, думай! Ночь длинная. А шинели во всех трех ротах выдавали, — настойчиво намекал Гришневич.
— Там же дневальные! Еще поймают… не буду я ничего красть! — тихо, но решительно сказал Игорь.
— Красть не будешь? А шынэль портить будешь? — разозлился Шорох.
— Ладно — оставим это! Надо что-то самим думать. Во-первых, он все равно слишком бестолковый и ничего не сможет сделать, а во-вторых, там и в самом деле дневальные. Это не в бригаде, где можно полроты под носом у спящего вынести.
— А можа, правда, у брыгаде? — загорелся Шорох.
— Да ну — курсантов не отправишь, а самим тоже идти неудобно.
— Ро-т-та, отбой! — проорал дневальный.
— Второй взвод — отбой! — крикнул Гришневич.
Все уже лежали в постелях, и Игорь после команды сержанта тоже начал раздеваться.
— А чего это ты, Тищенко раздеваешься? А? — недовольно спросил Гришневич.
— Так ведь вы сами команду «отбой» дали.
— Я подал команду взводу, а не тебе! Сейчас садись и пиши письмо домой о том, что ты испортил новую шинель. Пиши, чтобы выслали из дома сто двадцать рублей. Долго я буду ждать?!
Тищенко достал из тумбочки ручку и принялся за письмо.