Учебник юного волшебника

Затем, из за стены дождя и кипящей воды, большой гоблин положил маленького прямо на меня. Я резко выскочил из под него, уходя от слепящего жара. Маленький гоблин, в свою очередь, успел обжигающей хваткой вцепиться в мою руку с ножом и потянул ее на себя, глядя мне в глаза с какой-то странной и тянущей безысходностью. И он закричал еще раз. Признаюсь, я закричал вместе с ним. Его руки раскаленным клеймом тянули нож к собственной груди. И сейчас, вспоминая ту ночь, я уверен, он хотел, чтобы я вонзил мой нож ему в грудь и окончил его страдания. Но в тот момент, я был твердо убежден, что он хочет зажарить меня и сожрать. Причем вместе с ножем! И нож будет самым вкусным кусочком из всего блюда. А вот это его протяжное “А-А-А-а-а-а-а”, которое он кричит мне в лицо, это крик радости и предвкушения трапезы. Многоуважаемый Коисса всхрапнул нам в унисон. Я вырвал свою руку из лап гоблина и выкинул свой нож посильнее в стену из дождя, который ласковой и нежной прохладой, но по прежнему неистово, обдавал окружающее нас пространство. Хочу подчеркнуть, это была не утеря оружия, это было осознанное решение. И то, что я прочел в глазах мелкого гоблина в тот момент, нельзя было назвать иначе, чем боль от вселенской утраты. Сейчас я понимаю, что это, возможно, было моей ошибкой. Но глядя в глаза гоблина, в тот момент, я готов был поклясться – я победил. А затем меня неожиданно выдернули из под колпака сухости над покрывалом и бросили спиной в воду. Наверняка, большой гоблин обошел покрывало, а затем сдернул меня с него за шиворот. Какое-то время я захлебывался и поднимался на ноги. И все же этих мгновений хватило. Откашливаясь и шатаясь, я метался по безбрежному мелкому озеру в поисках моих врагов, но все было безуспешно. Свечение от жара куда-то исчезло, а направление, куда искать, было не определить в кромешной темноте и шелесте дождя. Я даже умудрился найти свой нож, наступив на его ограничитель. Однако, враг исчез и мои метания были напрасны.

***

Мне страшно! Я разбираю записи Левы о той ночи и впадаю в панику. Мне страшно до ломоты в панцире. Поздно! Поздно что-то менять в моем плане! Я уже наложил огромное число условий. Уже начертил круг и вложил в него самого себя! Уже все сделано. Все кроме одного. Одна часть плана, которую я откладывал на потом. На потом… На потом, значит на сегодня. Ведь я уже ослабил заклятия учителя. Или может быть так думаю. Ослабил заклятия на охранника покоев, чтобы второкурсники смогли попасть к нам в покои именно нынешней ночью. И вот я читаю эти записи и уже больше ни о чем думать не могу! Ни о чем, кроме как о тех последствиях, которые ждут мага в случае провала условностей в магии и возврата магических вложений в усиленном виде магу неудачнику. А у меня все! Буквально все на этих условностях. Ведь я слабее второкурсников – это уж наверняка. И это мой шанс отведать ножку второкурсника. Но и… это так ужасно – то, что я читаю. А мне надо сделать последнюю вещь. но какую! А-а-а-а! Все кружится перед фасетами!…

Тоска

А затем пришла она… Тоска. Она высосала из меня те остатки воли, которые заставляли меня моргать и дышать. И если до ее прихода, мне только хотелось, чтобы все окружающее прекратилось, то теперь мне уже не было нужно ничего. Но только одного – куда-нибудь исчезнуть. Пустота в душе высасывала из меня желание жить. Неудержимой волной она захлестнула меня. Оставила меня маленьким ничто, внутри необъятной себя. Я как будто плыл в середине бескрайнего отсутствия всего. А единственным моим желанием было спрятаться. Но тут – в пустоте, не было ничего: и вообще, и в частности. От этого ощущения я сжимался внутри этого поглощающего меня вакуума еще больше. Но в тоже время находился все там же – в поле, перед своим врагом. Сознание захлестывало ощущения одиночества и неимоверного удаления от чего бы то ни было, что возможно еще где-то существовало. И я чувствовал только ее. Тоску и пустоту! Пустоту одиночества и бессилия достигнуть чего бы то ни было. Куда бы ты не двигался, чтобы ты не предпринимал, ты по-прежнему будешь именно тут – в самой середине безбрежного, беззвездного, темного ничто. Идти или ползти, лететь, петь или мечтать стало бессмысленно, глупо, бесполезно. Я был тут в середине своего бессилия и одновременно в поле.

Потом, как еще один удар, тело наконец захотело вдохнуть. И воздух проник в легкие исключительно по воле инстинкта, зашитого природой в нервы. Отнюдь не потому, что я хотел дышать. Ведь в середине бескрайней печали нет место вещам, которые имеют размер или объем. Там есть только движение. Движение, которое заставляет тебя сливаться со всеобъемлющим безволием. С самой это пустотой. Движение – уменьшение. Когда ты становишься все меньше и незаметнее для всех и для себя в первую очередь.