Учебник по химии

Я, не церемонясь, жадно хлебнул прямо из колодезного ведра, пахнувшего тиной, наполнил кожаную фляжку и опрокинул на себя остатки воды через голову. Ведит скромно присосалась к моей фляге, которую я дал ей подержать, и ополовинила её за раз; пришлось наполнять её заново. Мой новый конь и Чалка требовательно тянулись к ведру — я грубо отпихивал их морды: нельзя им хлебать ледяную воду. Но перед отъездом мы с Ведит протёрли холки притомившихся коней смоченными мокрыми ладошками, стряхивая на землю вонючий конский пот.

За пару медяков (это ж как война тут цены загнула!) я купил припасов в дорогу, и мы тронулись в путь, смачно жуя на ходу тёплый хлеб и куски вяленой свинины. Еле-еле балансируя на Чалке, чтобы не уронить кусок, Ведит с набитым ртом ругаться уже не могла, да и сама еда действовала на неё успокаивающе. Когда женщина молчит — это такая благодать и полная мировая гармония…

Когда кони просохли, я снова пустил их в галоп. Ладно, сегодня помучаю, а завтра дам им отдых.

Как человек бывалый, я конскую душу чувствую насквозь. Моя Чалка, как ни крути — кобыла, а у державника я отнял коня, причём, судя по всему, созревшего до случки. Очень скоро эта сволочь будет домогаться моей лошадки, причём во время езды. Будет храпеть недуром, дёргаться и рваться. Пока я его гоню, ему мысли о лямуре отшибает, но не гнать же мне его до упаду… Да и Чалка моя коня хочет, причём, зараза такая, начала коситься на уведённого мной конягу первой, пока тот пребывал ещё в шоке от смены хозяина. Вот как раз мне при погоне не хватало ещё тратить время на конскую любовь!

Между тем бесконечная дорога стелилась под копыта наших послушных коней, и мы от скуки начали друг с другом общаться. Вернее, начала Ведит, а я просто поддакивал: служба у «сов» научила меня помалкивать, и я мог бы за весь наш долгий путь ни разу рта не раскрыть, задумчиво посасывая стебелёк моровки.

У девушки самые яркие и последние воспоминания оказались связаны с треклятым замком, и ей хотелось полностью излить свою душу, всё наболевшее. Вот она и болтала без умолку, рассказывая всё в смачных подробностях.

Она прибыла в этот замок под вооружённой конной охраной солдат из Державной службы и передана из рук в руки коменданту замка. (Такое почётное сопровождение что-то уж слишком сильно смахивало на конвой, но я ей свои догадки не высказал.) Он был шумным, краснолицым дядькой, неряшливо одетым и смахивал скорее на довольного жизнью управляющего, нежели на военного человека. Его макушку венчала блестящая лысина, от краёв которой во все стороны спадали спутанные пряди полуседых желтоватых волос, из-за чего коменданта прозвали Подсолнухом.

Вошедший с Ведит офицер-державник передал сидевшему за замызганным столом местному начальнику сопроводительные бумаги, подождал, когда тот черканёт роспись в приёме нового сотрудника и, отсалютовав правой рукой, чётко развернулся и вышел, даже не оглянувшись на девушку. Комендант, ещё раз глянув на полученную грамоту, широко улыбнулся чуть ли не до ушей и развёл свои тяжёлые лапищи, как будто собирался заключить прибывшую в свои сквороговыобъятия:

— Ну, дорогуша, с приездом! А мы уже совсем вас заждались! Полный простой у нас получается: столица недовольна, голову морочит грозными бумажками, а позавчера приезжал эдакий важный чин и всё грозился под королевский суд отдать. Я бы и сам в цех встал, кабы понимал хоть что-нибудь в этих ваших бесовских супах, прости Пресветлый, но ни бельмеса не смыслю, однако же.

Ведит смешалась: она оказалась не готова к такому запанибратству от человека, старше её и по возрасту, и по званию. Отправляясь сюда, где шла работа, очень важная для государства, она внутренне подготовилась к суровой дисциплине, каковую успела узреть на входных воротах. Но, как оказалось, все строгости держались исключительно силой сотрудников Державной службы, а остальные обитатели замка, казалось, делали всё возможное, чтобы жить в своё собственное удовольствие, — у кого как получится.

Ведит, которую ещё слегка покачивало с дороги, покорно потащилась следом за комендантом. Он шагал грузно, не спеша, громко топая. Распахнув входную, в два человеческих роста, дверь главного строения замка, шагнул на крыльцо и задержал шаг. И правильно: во все стороны из-под его ног брызнула стайка разноцветных кур, возмущённо кудахча, заполошно махая слабыми крылышками, — как будто пытаясь улететь. Но гордый комендант, казалось, их даже не заметил: он высоко задрал трёхслойный подбородок, выпятил солидное брюшко, подкрутил пшеничного цвета усы, кхекнул и ступил на бренную землю. Две сумрачные бабы, согнувшиеся под корзинами стиранного белья, торопливо и покорно поклонившись, поспешили скрыться от начальственного глаза в невзрачной дверце для прислуги.