Учебник рисования

Прошло несколько дней, и снова спорили в той же компании. Роза Кранц и Голда Стерн, Леонид Голенищев и Елена Михайловна постарались убедить Павла в том, что авангардисты — люди уникальные и по своим задаткам, и по своей миссии. Этот спор Павел назвал так: «Авангард — массовое явление или элитарное?»

— Лучшие люди становились авангардистами, — сказала Роза Кранц.

— Избранные, — сказала Елена Михайловна и посмотрела на Леонида.

— Малевич, Родченко, Ворхол, Бойс и прочие гении, — сказала Голда Стерн.

— Разве они так хороши?

— Безусловно.

— Мне кажется, что хорошие люди — это те, кто помогает другим, воспитывают, лечат, защищают. Что же такого хорошего, воспитательного сделал авангард?

— Спроси, хорош ли ураган, сметающий все на пути? Спроси, хорош ли скорый поезд, который оглушает свистом патриархальные деревни? — так сказал ему Леонид Голенищев. — Авангард уже тем хорош, что открывает путь.

— Значит, дело авангарда — не быть хорошим в прежнем, ранее употребимом смысле, а являть силу, которая расчищает путь другому хорошему?

— Можно сказать так

— И в дальнейшем по этому пути придет обыкновенное хорошее начало, спокойное и деловое, которое уже не будет сметать и оглушать свистом? Или отныне сметать и оглушать надо всегда?

— Сила, содержащаяся в авангарде, формирует новый мир. Когда такой появится, он будет жизнеспособнее старых образов.

— Значит, новое хорошее, которое придет на смену прежнему хорошему, будет хорошим в старом смысле слова: будет помогать, защищать и лечить, правильно? И противоречий с прежним хорошим не возникнет? Ведь и то и другое — занято одними вещами, противоречий быть не должно. Или то, прежнее хорошее, уже не будет считаться таковым, и надо будет пересматривать понятия хорошего и плохого в принципе?

— Прежде всего надо понять, — сказала на это Роза Кранц, — что эстетика авангарда не может быть общеупотребимой. Она — мотор машины, но не сама машина. Все не могут стать авангардистами, вся машина не может состоять из мотора. Поэтому речь не идет о пересматривании понятийной базы общества. Речь о немногих избранных.

— Правильно ли я понял, — спросил Павел, — что немногие избранные — они живут как бы несколько впереди прочих и несколько по другим законам?

— В будущее возьмут не всех, — пояснила Голда Стерн, правозащитница.

— Понимаю, только лучших, наиболее свободных, и все такое. Интересно, кем будет проводиться отбор кандидатов в будущее?

— Историей, — сказал Леонид.

— Вот, должно быть, бессердечная вещь. Наверное, всем в будущее хочется, а всех не берут.

— Не берут.

— Обидно.

— А ты думал! Объективность не может быть приятной.

— А Стремовского возьмут в будущее?

— Безусловно.

— А Гузкина?

— Еще бы.

— Хорошо ему. А Снустикова-Гарбо?

— Спорный вопрос.

— Все-таки интересно. Возьмут Снустикова-Гарбо в будущее или нет?

— Скорее всего, возьмут.

— А те немногие избранные, что попадут в будущее, они там, в будущем, будут совсем одни — или окружены другими людьми?

— Они будут окружены теми, кого они воспитали.

— Я представляю себе, как это будет прекрасно для Снустикова: оказаться в кругу единомышленников. Интересно вот что: в будущем, в кругу единомышленников, они будут пользоваться понятиями хорошего и плохого, теми понятиями, что остались в прошлом? То есть будут помогать, лечить, заботиться друг о друге? Или они в этом не будут нуждаться?

— Утилитарный подход к искусству, — сказала Роза Кранц. — Мы забыли, что говорим о художниках, а не о колбасниках, генералах и банкирах.

— Так что ж — они не люди разве?

— Люди, но живущие другим: не материальным.

— Я потому так спросил, что в будущее возьмут не всех. Генералов и колбасников, наверное, брать не собираются. Значит, в будущем придется сызнова устраивать общество, налаживать отношения.

— Будем надеяться, что прогресс и цивилизация сделают этот процесс легким. Например, труд колбасника будет механизирован.

— Даже усомниться в этом трудно. Тем более что обслужить немногих избранных прогрессу легче, чем нелепую толпу. Прежде в будущее собирались взять всех, хотя иных и должны были в этом будущем судить. Мне кажется, раньше «будущим» являлось Царство Божие — и туда, хочешь не хочешь, а приглашали буквально всех. То есть предполагали воспроизвести ту же толчею, что и на земле. Теперь, когда Бога нет, дело упростилось. Теперь история решила в расходы не входить: попросту не брать большую часть народонаселения в будущее.

— Вы утрируете. Только тот, кто чувствует шум времени и его выражает, достоин быть художником — и в качестве такового быть опознанным временем.

— Значит, избранные (т. е. те, кто слышит шум времени) имеют перед временем больше прав, чем большинство, которое шума не слышит?

— Очевидно, так.

— Однако эти избранные непременно хотят быть понятыми обществом — то есть толпой неизбранных. Более того, они хотят остаться в музеях наряду с теми произведениями, что понятны косной публике. И даже того более: произведения авангарда год от года (я хочу сказать, по мере все большей экспансии авангарда) стали куда более понятны публике, чем старое искусство.