Учебник рисования

На прощание барон продемонстрировал Грише свое последнее приобретение — картину первого русского авангарда: полоски и кружочки. Гузкин посмотрел на полоски благосклонно, но вместе с тем и придирчиво-строго — так именно и должен смотреть профессионал.

— Что ж, — сказал Гузкин, — это шедевр.

— Думаете, подлинник?

— Здесь и здесь, — Гриша тронул пальцем края одной полоски, которая ничем не отличалась от других, точно таких же полосок, — могут возникнуть вопросы. Но в целом — вещь несомненная.

— А эти места? — и барон повторил жест Гриши и потрогал края злополучной полоски.

— Возможно, неудачная реставрация.

— Что вы посоветуете делать с этими местами? — спросил барон озабоченно.

— Я думаю, надо оставить, как есть: вещь должна иметь свою историю.

— Вы полагаете?

— Думаю, да.

— Гриша, — сказал барон, — я хотел бы, чтобы вы сформировали мою коллекцию. Задачу определю так: история двадцатого века — от авангарда до Гузкина.

— Барон, — сказал Гузкин, вспомнив уроки Ефима Шухмана, — у меня крайне мало свободного времени.

— Я понимаю цену вашего времени, Гриша.

— Надо, надо покупать авангард, — сказал Кротов, — рекомендую обратиться к Розе Кранц, она представляет уникальное собрание.

— Хорошее состояние картин? — уточнил Гриша. Он уже чувствовал себя ответственным за коллекцию барона. В конце концов, он чем-то обязан этому милому человеку.

— Исключительное; словно вчера нарисованы.

— Разумеется, в любой серьезной коллекции надо вести отсчет от Малевича, — сказал Гриша, подумав.

— Это не требует доказательств, — сказал барон, — кстати, вас Клавдия пригласила на завтрашний обед? Приходите с Барбарой к восьми.

VIII

Барбару, однако, Гриша с собой на прием не взял. А как было ее взять? Совершенно невозможно. Отговорившись тем, что идет с Эженом Махно в русскую компанию, Гриша оставил Барбару дома одну, предупредил Эжена о возможной проверке и бросился через мост — в квартал Сен-Жермен. Ситуация складывалась двусмысленная: Портебали были общими друзьями, однако затруднительно будет брать Барбару к ним теперь в гости. Гриша вошел в мировой перечень художников — следует считаться с этой ролью и выполнять присущие ей обязанности. У графини собираются знаменитости: культуролог Умберто Эко, знаменитый жонглер цирка Амар, который кидает одновременно аж шесть колец, музыкант Ростропович и, конечно же, цвет художественной культуры мира. Гриша должен там быть — это не обсуждается. Но уместно ли присутствие Барбары? Надо отметить — если уж ставить точки над i, — что пребывание Гриши в этом кругу во многом обусловлено его личными отношениями с Клавдией. Так не является ли простой формой ответной любезности по отношению к графине не делать того, что ей будет неприятно?

— Сомневаюсь, — сказал Гузкин Шухману, — что Клавдия мечтает видеть Барбару рядом со мной.

— Ее можно понять, — подтвердил Шухман, — даже оставив в стороне ваши амурные истории, не стоит забывать, что Барбара — немка. Не всякий француз простил в сердце своем бошей.

— Ah, so? — сказал Гриша Гузкин, и ему стало легче на душе. Вот оно как, оказывается. А он-то, бесчувственный человек, все придумывал причины, по которым не следует брать Барбару в гости, и в расчет не брал национальную галльскую гордость и честь. А как все просто оказалось. Чувство чести, подумал Гриша, часто недооценивают, а напрасно: весьма часто именно честь и может пригодиться.