Учебник рисования

— Когда ты писал книгу, — сказал Струев, — тобой двигала храбрость, а получилось, что зависть и страх. Когда ты писал книгу, ты хотел блага для всех, а пришлось дружить с начальством, летать на конференции, врать и лебезить. Интеллигенция — это, конечно, паршивый материал, но можно сделать так, чтобы твоя книга опять зазвучала.

— Последние годы, — сказал Кузин, — мы с тобой почти не виделись. Когда виделись, ты смеялся надо мной. А теперь приглашаешь в сообщники. — Мысль о сообщниках не давала ему покоя.

— Было тошно слушать твое вранье, я его переживал, как свое. Я потому говорю с тобой сегодня, что хочу извиниться за те годы. Я бы разделил свою судьбу с тобой — да делить уже нечего. Знаешь, — сказал Струев, — я часто говорил тебе гадости. Не очень мне нравилось, как ты живешь, и друзья твои какие-то противные, — Струев поглядел на Клауке, — несимпатичные друзья. Не получилось у нас с тобой разделить жизнь — ну ничего, в другой раз. Прости.

— Ты знаешь, что ты — провокатор, — не спросил, но сказал утвердительно Кузин.

— Провокатор, — сказал Струев. — Правда, целей не прячу.

— Послушай, — сказал Кузин горячо, — считай, что перформанс удался. Ты меня разыграл, и я поверил. Пора остановиться. Прошу тебя, — сказал он, и голос его задрожал от усилия сказать убедительно, — если это не игра — откажись от этой глупости. Понимаю, ты во власти азарта — но ты свободный человек, ты можешь передумать.

— Нет, — сказал Струев, — никакой свободы.

— Есть свобода, — сказал Кузин, — есть свобода, есть право, есть демократия, есть все то, во что я верил и верю! И лучше этого ничего не придумано. Есть цивилизация, и за цивилизацию и свободу я готов умереть. Но не убивать! Пойми — не убивать!

— Когда-то, — ответил ему Струев, — мы жили в паршивом государстве. Потом построили другое государство, еще гаже. И правят нами подонки хуже прежних. А оправдание для их правления придумал ты.

— Я хотел другого, — сказал Кузин. — Мой труд не пропадет даром.

Струев промолчал.

— Его ты убьешь, — сказал Кузин, — а дальше что делать станешь?

— Найдется работа, — ответил Струев. — Дупель вложил столько денег в парламент, что они проголосуют за кого хочешь. У этих денег сейчас хозяина нет — посадили хозяина. Так и играл Луговой — правильно играл; он дал Дупелю время заплатить, чтобы дальше действовать самому. Старик хорошо рыл, в правильном направлении, не спешил. Неужели я не вроюсь под его подкоп? План простой — рыночный план: то, что уже оплачено, — забираем. Надо взять штаб партии, подлецов и кретинов выбросить, возглавить движение. Куплю пару важных сенаторов, они на рынке есть.

— Середавкин, — машинально сказал Кузин, — берет миллион.

— Дадим миллион Середавкину.

— А потом что? — спросил Кузин. — Программа у тебя есть?

— Есть программа, — сказал Струев.

— Ты пойдешь прямо сейчас? — спросил Кузин.

— Нужно в несколько домов успеть. Бронную оставил напоследок.

— Побереги себя, — сказал Борис Кузин.

— И ты, — сказал Струев, — побереги себя.

Он подошел к Кузину и обнял его за плечи. Так они стояли, прижавшись щекой к щеке. Потом Струев сказал, оскалясь:

— Ты постарайся, опиши эту цивилизацию.

И Борис Кузин ответил:

— При чем здесь цивилизация, братишка.

Струев уже был на пороге, когда Кузин спросил:

— Клауке нас слышал. Может быть, это тебя остановит?

— Донесет? — Струев с безмерным презрением поглядел на Клауке. — Этот слизняк? Вряд ли. Испугается, что самого возьмут за жопу. Затаскают по следователям. Станут допрашивать, выяснят, что профессор подделками торгует. Посадить не посадят, а деньги отберут. Больших денег нет, понимаю, но те, что есть, — отберут. Ничего он никому не расскажет. — Струев шагнул прочь, потом обернулся. — А впрочем, ты прав. Береженого бог бережет. От спекулянта всего можно ждать. Надо ему язык вырвать. Для верности.

— Как это есть вырвать? — от волнения Клауке стал ошибаться в русском языке. — Вас ви говорить? Майн язык рвать нихт. Не можно!

— Можно. Сейчас вырву, — сказал Струев. — Открой рот, Клауке.

— Я держать мой рот закрыт! — закричал Клауке, не разжимая, однако, губ, и оттого крик вышел невнятным мычанием.

— Хорошо. Смотри у меня: слово скажешь — язык вырву.

И, оставив немца в совершенном страхе, Струев покинул квартиру.

XII

Когда Струев ушел, Клауке не сразу отважился открыть рот. Он хотел удостовериться, что Струева действительно уже нет в квартире, и внимательно прислушивался, как хлопают двери лифта. Наконец он сказал:

— Я понимаю, что это шутка художника была здесь. У Струева концептуальный ум есть, да. Даже очень остроумно придумывал свой план. Смешно, ха-ха-ха. Оригинально весьма.

— Да, — сказал Кузин, — смешно.

— Это ведь есть вполне безобидный шутка, нихт вар?

— Да, — сказал Кузин, — очередной перформанс Струева. Комично, правда?

— О, та! Ошень смешно! — Неожиданно у Клауке появился акцент, он словно разучился говорить по-русски.

— Но мы никому не расскажем, подождем, пусть сам мастер предъявит публике идею. Не станем никому говорить.

— Никогта! — страстно сказал немец. — Никогта! Я не говорить кайне ман никогта найн ничего!