Учебник рисования, том. 1

Питер Клауке с волнением глядел на выразительное лицо Бориса Кузина на широкий, изборожденный морщинами лоб, глубоко посаженные тревожные глаза, скорбные складки, залегшие у рта. Лицо это, воспроизведенное фотографами как отечественной, так и зарубежной прессы, стало символом русской интеллигентности - думающей, страдающей, торопящейся. Стоило опустить взгляд ниже, и Клауке видел картину более покойную: полное тело, налитой живот, крепкие ляжки. Если лицо Кузина столкновениями острых черт напоминало Европу, то полное тело несомненно походило на Азию, и сам он был воплощением России, олицетворял собой загадочное евразиийское пространство, в том числе и в пропорциональном соотношении: 1/8 отводилась аскетической голове, остальные же 7/8 были отданы под упитанное тело. И если черты лица демонстрировали спешку и порыв, то тело, напротив, никуда не торопилось.

Порассуждав о последнем шансе России, Борис Кириллович вошел в бодрое расположение духа и усадил гостей вкруг обеденного стола. Не зря в Европе это считается искусством: попробуй удачно разместить амбиции и характеры. Розу Кранц он постарался усадить так, чтобы та оказалась вне поля зрения Ирины, Сергея Татарникова подальше от Клауке, Диму Кротова поближе к Голде Стерн, а подле отца Павлинова оставил свободный стул на тот отучай, если появится Люся Свистоплясова. Как непросто все в нашем кругу, думал он, хорошо хотя бы, что люди все интеллигентные и не создают лишних проблем. Два пустых стула были припасены для важных гостей, которые опоздают. Подали холодец, выбрали тему для беседы, такую, чтобы представляла русско-немецкие отношения, попробовали то и другое - как будто все в порядке. Обкатали одну фразу, другую - как будто работает. Отец Николай восхитился холодцом. Кузин откинулся на спинку стула, налил себе рюмку; неплохое вино; что ж, пусть Клауке видит, что и в Москве можно поставить на стол достойную этикетку. Неплохо, совсем неплохо складывается.

- Русский профессор, - сказал Борис Кириллович, стараясь не глядеть на полные ноги в красных чулках, но не глядеть не мог. Роза Кранц, как нарочно, отодвинулась от стола и положила ногу на ногу. Невероятные бедра ее, окрашенные пронзительным кармином, звучали в комнате тревожной нотой. Хорошо бы Ирина не услышала эту ноту, думал Борис Кириллович и в то же время развивал свою мысль, - русский профессор выполняет в России прежде всего роль учителя, культуртрегера, если угодно.

- Ах, вы даже употребляете немецкое слово?

- Половина русского словаря составлена из немецких слов.

- Правда? - восхитился немец.

- Абсолютная, - утвердила Голда Стерн.

- Русские легко усваивают чужие слова, - подхватил Дима Кротов. - Такая уж нация! Собственно славянских слов в русском языке немного. Все - заемные.

- О нет! - сказал вежливый немец, - о найн, найн!

- Я докажу вам!

- О, я никогда не поверю!

- Считайте сами: шлагбаум, бутерброд, дуршлаг, пакгауз, брандмейстер - вот уже и пять!

- Но не половина словаря, герр профессор.

- Это только начало, продолжим. - Кузин возбудился и рукой стал рубить воздух, как всегда, когда спорил. Сейчас он мысленно представлял своего заклятого оппонента, славянофила Ломтикова: как бы тот отреагировал, интересно. Можно вообразить, как бы того перекосило. - Продолжим: марка, фейерверк, гавань, гроссбух, почтамт (ведь министерство - «амт» по-немецки?). Характерно то, что все эти слова, подчеркиваю, цивилизационные. То есть усваивалось то самое строительное, формующее начало, которого здесь не хватает, - говоря это, Кузин мысленно выделил главные слова курсивом, так как он привык делать в статьях, подчеркивая мысль. - Цивилизационные, образующие конструкцию, дающие вещи форму, - все эти слова в нашем языке немецкие. Бухгалтер, комендант, бюстгальтер. Я уже и со счета сбился - а ведь их не перечесть: крейсер, вахтер, шмайссер.

- Шмайссер - тоже есть русское оружие?

- Ну автомат такой.

- Ah, so.

- Цукерброт, блокгауз, гауптвахта, лагерь, блокпост, юнкер.

- Это уже двадцать два!

- Их тысячи! Десятки тысяч! Этимология некоторых слов поразительна! Вот, допустим, слово «изба». Вы знаете, что такое изба, герр Клауке?

- Это маленький деревянный русский дом.

- Да, но название у него немецкое! Русскому мужику немецкие строители показывали на здание и объясняли: das ist Bau! Это есть дом! Вот из этого «ист бау» и вышла русская изба. Повторить мужик, конечно, не мог и переиначил по-своему.

- Немецкий очень трудный язык для славян.

- Но ведь я почти научился, герр Клауке!

- Вы, Борис, интеллектуал.

- Только труд, Питер, труд, которого в России не знают. Лень, вольница, произвол - но не культура труда.

- Ah, ja

- Я не сказал главного, герр Клауке. Вы знаете, что в русском языке никогда не было слова «любовь»? Оно появилось только от немецкого Liebe!

- А что говорили раньше?

- Говорили: жалею. Вместо «люблю» говорили «жалею».

- Мне жаль вас, Боря, - сказала Голда Стерн.

Роза Кранц шевельнула красной ногой, но не сказала ничего.