Учебник рисования

— Не вы, — сказал Соломон Рихтер. Он смотрел на Лугового серьезно, растерянность ушла из его облика. Как это случалось с ним в ответственные минуты, он вспомнил, что он штурман. Небо истории простиралось перед ним, светлое и отчаянно пустое, и никто не знал пути, и ему надо было пролагать путь по рваной карте. — Историю вы никогда не двигали. Вы не имеете к ней отношения. Все, что вы описывали сейчас, — это гибельный путь. Движение истории — есть исполнение завета. Каждый день, каждый час история выполняет свой долг, история никогда не остановится, пока не исполнит его. Здесь невозможны софизмы. Нельзя предать завет — ради того, чтобы его исполнить. А вы завет предали.

— В чем же? — поинтересовался Луговой, наслаждаясь беседой.

— Так вы же поклоняетесь идолам и на идолов опираетесь. Вы сейчас говорили о мировом духе и о самопознании разума — но служите вы не им. Вы служите Ваалу и мировому зверю. И у мирового зверя тоже есть разум — но это звериный разум.

— Но другого нет, — сказал Луговой так же серьезно, — разум — он один. Он же — здравый смысл. Он же — мировой дух.

— Ошибаетесь, — сказал ему Рихтер, — мировой дух не знает выгоды. Мировой дух не знает корысти. Мировой дух карает сильных и обуздывает гордых. А если иногда и соединяет пути с гордым и властным — то чтобы унизить другого, еще худшего злодея. Но и тот сильный, что сыграет роль освободителя — будет унижен и наказан. Никто не избегнет возмездия.

— Никогда! — крикнул ему в лицо Луговой и неожиданно засмеялся. Волнение последних часов сказалось в его нервном злом смехе. — Так никогда не будет! Но будет иначе: власть перейдет от сильного — сильному, от разумного — разумному, от верного — верному. И только такие будут править.

— Вы спутали мировой дух — с мировым зверем, — терпеливо объяснил ему Рихтер. — Но ошибка будет исправлена, вот увидите. Я уверяю вас, все устроится по справедливости. Это мировой зверь захватил нас сейчас — и объявил свое царство победой истории. Мировой зверь пожрал нас, и пришли полчища с лицами саранчи, но это только на время. Вы хотите, чтобы люди поверили, что логика истории на вашей стороне? Нет — на вашей стороне идолы и блудница вавилонская. Только смрад и мерзость запустения. И больше ничего за вами нет — пустота. И пустота вас поглотит. Вы смеетесь надо мной, — сказал Рихтер, — и как же вы можете знать, что есть правда, если вы сами — зверь? Но будет предел, выйдет срок — и кончится ваша власть!

— Я смеюсь, — сказал Луговой, вытирая рукой глаза, которые и впрямь слезились от смеха, — потому что представляю вас в роли президента страны. Воображаю, как бы вы, на своем библейском жаргоне, говорили с банкирами, с кредиторами, с акционерами. Есть реальность, голубчик. А вы ее не знаете — и не узнаете никогда. История — это серьезная вещь, ее нельзя доверять романтикам. И революционерам нельзя доверять, и евреям, и кухаркам. История — для солидных мужчин. История — это производство, это — рынок, это — суд.

V

В Москве был поздний вечер, а в Нью-Йорке, разумеется, сияло полуденное солнце — и данное распределение освещения точно соответствовало общему состоянию дел: экономических, культурных и политических. Нью-Йорк ошеломил Гришу Гузкина размером и размахом: гудели исполинские дубы Центрального парка, нескончаемая толпа валила по широчайшей Парк-авеню, безмерной высоты здания протыкали небо. Мелкие европейские проблемы остались по другую сторону океана — здесь решались иные задачи, масштабные, под рост стране. Кроился мир, и рука, державшая ножницы, совершала свои манипуляции непосредственно отсюда — из нового центра вселенной. Огромный экран, установленный в гостиной отеля, сверкал и поражал воображение — подобно алтарю в большом соборе. Но что особенного мог сообщить зрителю алтарь сегодня? Старые камни и старые картины более не потрясали воображение, не ими жил мир. Граждане приникли к телеэкранам — за новостями: президент их свободной империи объезжал страны Востока, раздавал обещания и призывал к сотрудничеству. Новый мир будет построен, он будет справедливее и лучше прежнего.