Учебный плац

Старик Лаурицен первый разомкнул губы как бы для вопроса, он сказал:

— Целлер?

А шеф на это:

— Лаурицен?

После чего оба вновь уставились друг на друга, и наконец Лаурицен, больше не выдержав, проворчал:

— Бургомистр — да, но не мой бургомистр, не мой.

— Ничего, — сказал шеф, — мне достаточно и простого большинства. — И уверенной хваткой, подцепив пустой стул от соседнего стола, поставил его между собой и Доротеей и предложил Лаурицену сесть, на что тот, поколебавшись, с пренебрежительным жестом сел. Сразу же перед ним оказался полный стакан, и сразу же Доротея и шеф предложили ему с ними чокнуться, но он пока еще не захотел, он должен был сперва спросить:

— А древесина из Датского леска, она по-прежнему может сгодиться, так, что ли?

На что шеф ответил:

— Может сгодиться не хуже, чем все те камни, которыми нас одаривали по ночам.

После чего они друг другу кивнули и опрокинули себе в рот пахнущую тмином водку.

Сколько они могли пить! И чего только друг другу не говорили, не повышая, однако, голоса, каждый выкладывал то, что в нем накопилось, обвинения и контробвинения, ни один не оставался перед другим в долгу.

— Раньше еще жилось неплохо в Холленхузене.

— Раньше? Это когда же?

— До того, как вы, с востока, сюда заявились, вы — сущее бедствие, тут было тихо и мирно, каждый знал, что ему принадлежит, никто никогда не посягал на чужую собственность.

— Зато мы вам показали, как можно жить и что можно сделать из земли, от которой все нос воротили.

— Во всяком случае, мы были довольны.

— Да, те, у кого было все, те были довольны.

— У себя дома вы только одному и научились — таскать да мазурку танцевать.

— Правильно, а вы довольствовались только первым.

— Кукушечье гнездо — вот все, что мы представляли для вас.

— Насколько мне известно, у кукушки нет гнезда.

— Во всяком случае, без вас у нас был бы совсем другой Холленхузен.

— Правильно, тут все оставалось бы, как во времена оны.

Такая шла между ними перепалка, но порой они втихомолку про себя ухмылялись и в перерывах чокались низенькими стаканами. Ни тот ни другой не протестовал, когда Нильс поставил перед ними новую бутылку — приветствие от короля состязаний; старик Лаурицен собственноручно откупорил ее своими узловатыми пальцами и, не спрашивая, налил, также и Доротее, которая согласилась выпить лишь при условии, чтобы никто больше не приглашал ее танцевать.

— Что до танцев, так это все вздор, — изрек старик Лаурицен и этим ограничился.

В последний раз выпив за наше здоровье, он рывком поднялся, кое-как установил равновесие, а затем, нащупывая край стола и держась излишне прямо, направился к выходу, но перед тем пригнулся к шефу и шепнул ему что-то на ухо. Иоахим тотчас же захотел узнать, что Лаурицен шептал шефу, и шеф сказал:

— Ничего особенного, он меня к себе пригласил.

Праздничный шатер пустел. Доротея уже надела под столом тесные туфли и сказала, чтобы я допивал свой лимонад, и тут я снова увидел и узнал его. Он стоял у входа в шатер, небрежно прислонившись к шесту, подняв узколицую голову, как бывает, когда кого-то ищут: Гунтрам Глазер. Я сразу понял, что он разыскивает нас; да, Ина, я это понял, и когда он нас обнаружил и направился к нам, я был не столько удивлен, сколько встревожен, я не смог бы объяснить, откуда взялась эта тревога, просто она поднялась во мне, и потому я лишь молча указал на него пальцем. Когда шеф узнал его, он помахал ему, сюда, мол, сюда, и Гунтрам Глазер, махнув в ответ, убыстрил шаги и почтительно с нами поздоровался. Он был приглашен в крепость лишь назавтра. Он явился слишком рано. Никогда бы не подумал, что однажды он станет у нас управляющим, нет, Ина, никогда бы не подумал.

Что мне ему сказать, если он ко мне придет, он уже смотрит в мою сторону, присматривается с террасы, может, решил сам мне объяснить, почему он подписал и сдал на хранение эту дарственную, дарственную на мое имя. «Не торопись отвечать „да“ и не торопись отвечать „нет“» — так посоветовала мне Магда, сейчас я ему отворю и его выслушаю, конечно, он мне все откроет, даже самое тайное, даже то, что он думает в глубине души; едва он скажет: «А теперь тебе не надо слушать, Бруно», тут уж я знаю, что говорится это единственно для меня. Он немножко еще выжидает, делает несколько шагов, смотрит поверх участков на старые сосны у железнодорожной насыпи, как устало он двигается, как осторожно — наверно, боится упасть, как недавно в песчаном карьере, когда у него закружилась голова и он упал, потеряв сознание, я оставался рядом с ним, пока он не поднялся на ноги и с трудом не выговорил:

— Ни слова, Бруно, об этом никому ни слова.