Учебный плац

Никто не ожидал, что они могут объявить шефа недееспособным, поэтому я не составил перечня тайников, в которых храню то, до чего никому никакого дела нет и благодаря чему когда-нибудь буду независимым и все, чему придаю значение, переживу еще раз. Деньги, во всяком случае ту часть, которую они мне выплачивают, я закопал у можжевельника; там эти деньги в безопасности, потому что они туда только каждую вторую зиму наведываются, когда орудуют гребнем для снятия плодов да их вычесывают. А что отдавала мне земля — все находки, напоминающие о поколениях солдат, — я разделил на три тайника; патроны, гильзы и осколки лежат у края карьера, из которого мы прежде брали песок для проращивания семян; металлические пуговицы, монеты, кокарды и штыки закопаны, помнится, у араукарий, и там же ручная граната и пряжка поясного ремня; только оба сигнальных свистка на плетеном шнуре у меня здесь, под подушкой. Там, где кончается участок высокоствольных лип, я упрятал в землю все, что мне когда-то подарил Макс и что подсовывали мне Иоахим и Ина в ту пору, когда я жил у них. Почти все без исключения их подарки сделаны из-за нечистой совести, они пытались ими откупиться, когда сваливали на меня свои грешки; да, я хорошо помню, за что получил губную гармошку и нож со штопором, а от Ины — маленький ящичек с цветными карандашами, я это помню и знаю, что послужило поводом. Если мне придется уехать, я очищу все тайники, ничего не оставлю. Мне хочется когда-нибудь разложить все эти предметы вокруг себя, и тогда, взяв каждый предмет в руку, я позволю ему говорить, а сам при этом буду вспоминать.

Осторожность, сейчас самое разумное — соблюдать осторожность; что доверила мне Магда, не должны узнать окружающие, ни жители Холленхузена, теперь охотно работающие у нас — кое-кто из этого городишка живет ныне только благодаря шефу, все эти ворчуны, что питали к нему в первые годы только недоверие, поднимали его, как люди рассудительные, на смех, — ни приезжие, для которых шеф выстроил прекрасный деревянный дом. Я лишнего слова не скажу, ведь можно представить себе, какие слухи и сплетни поползут, если жители Холленхузена узнают хоть что-то, и можно предсказать то замешательство и страх, которые охватят Элефа и его людей, ведь шеф сам проложил им дорогу с их родины к нам. Элеф — единственный человек, который снимает кепку, когда говорит со мной, а стоит мне завидеть его вдалеке, в измятых брюках дудочкой, в окружении двух-трех других кепок и огромных головных платков, так у меня всегда возникает желание, чтобы он пригласил меня к себе.

Охотнее всего я позвал бы Магду еще раз и попросил ее повторить то, что она сказала, поскольку я никак, ну никак не в состоянии поверить ее новости и примириться с нею. Возможностей для недоразумений бесчисленное множество: оборванная фраза, рассеянность, когда человек слушает волнуясь, какой-то необычный взгляд и нечаянное молчание вполне могут породить недоразумение, так я и сам, бывало, ошибался, и довольно часто. Я просто не в состоянии поверить, что шефу назначили опекуна, который будет за него думать и подписывать; ведь если даже они найдут для него опекуна в Шлезвиге, все равно никто ему в подметки не годится, ему, у кого в мизинце больше ума, чем у всех, вместе взятых, опекунов в мире. Никто не знает дело лучше, чем он, ему достаточно взять в руку лист, ветку, чтобы понять что к чему, никто не знает так, как он, всех тайн деревьев и растений.

Пусть опекун хоть раз пройдет с шефом по рядам наших посадок, пусть он пройдет по нашим участкам, как я хожу с шефом, и пусть послушает шефа, когда тот разговорится, когда докажет ему, что все растущее имеет своего определенного врага, иного как бы нарочно для него созданного, враг этот долго выжидает, чтобы нанести удар, а затем позаботиться об отмирании. Поначалу я с трудом верил шефу, но он доказал мне, что у каждого, да-да, у каждого вида растений есть свой исконный, личный враг, мы как раз стояли у сосен, и шеф сказал:

— Возьми, Бруно, хоть сосны.