Учебный плац

Как нежно гладила она брошку, гладила эту серебряную летящую чайку, которую получила в подарок от Доротеи на рождество. Как решительно высказалась о шефе, он-де несправедлив, и брюзглив, и озлоблен — тут я даже не пытался ей возражать. Внезапно она пожелала знать, что для меня в жизни самое важное, в ответ я, видимо, так озадаченно на нее глянул, что она усмехнулась и быстрым движением погладила меня по голове.

— Независимость, — сказала она, — поверь мне, Бруно, ничего нет важнее независимости, кто ее добился, тот добился самого лучшего. — И еще она сказала: — Я много над этим думала, может, тебе тоже надо бы над этим подумать.

Внезапно она обняла меня одной рукой за плечи, и это было так прекрасно, что я едва осмеливался шелохнуться. Спустя немного она погладила меня по спине, осторожно так, как только она умеет, и при этом все время не сводила глаз со слюдяного окошечка в дверце моей печки, за которым постоянно горел огонь, — шеф сам выбрал мне эту печь, потому что в ней жар сохранялся особенно долго, иной раз даже десять часов. Осторожно-осторожно склонился я к Магде и прильнул к ней лицом, но деревянное ожерелье так сильно вдавилось мне в щеку, что мне пришлось прижаться к ее руке. У Магды на ноге костный нарост, как и у меня, это я увидел, когда она сбросила туфли и подтянулась повыше на моей кровати. В печке тихо гудело, со стуком рушилось, угли оседали на дне; мы потушили свет, нам хватало маленького желтого глазка слюдяного окошечка. Долгих разговоров мы не вели, только однажды Магда меня спросила, чем объясняется мой вечный голод, я этого не знал, а когда она захотела узнать, был ли я хоть раз так сыт, что в меня ничего больше не лезло, правда ничегошеньки больше, я должен был признать, что такого случая не припомню. Она считала, что вполне может справиться с такой задачей, я почувствовал, как она сразу же стала что-то прикидывать и мысленно составлять и отмерять что-то, чем можно было бы полностью утолить мой голод, но она не выдала своего секрета, она ограничилась только заявлением, что в один прекрасный день она заткнет дыру в моем желудке — как бог свят, Бруно. Уверенная в успехе и потому довольная, она удобно вытянулась, вывернувшись из моей уютной вмятинки, и задышала так ровно, словно теперь ждала, когда придет сон. Я тоже вытянулся и осторожно, вопрошающе обнял Магду одной рукой, при этом очень удивился, какая же она мягкая. Наши руки соприкоснулись и крепко сжали одна другую. В тот раз она впервые осталась у меня, и всего на несколько часов, поскольку ей нужно было рано вернуться в крепость, а когда она ушла, я стал думать о лете, и об уединенности некоторых участков, но главным образом я думал о ней и о себе. Поначалу для возникшего чувства Бруно вообще не мог подобрать названия, но потом я его все-таки нашел: это была просто легкость, дурманящая легкость во всем. Вот что это было.

Прекраснее всего были первые шаги, и, потому что первые шаги самые трудные, они пробуждают самую большую радость, а поскольку ничего не запланировано и не определено, можно испробовать всевозможные собственные придумки, это приносит огромнейшее удовлетворение.

Вот все же кто-то стучит, это условный стук Макса, он, значит, снова пытается войти ко мне, но теперь я ему открою, теперь я должен это сделать. Минутку. Элеф? Что нужно от меня Элефу, откуда он знает, что я здесь? Из козырька его кепки уже торчит картонка, каким же он кажется маленьким в этих измятых брюках дудочкой, и, глядя на него, легко догадаться, что он хочет поделиться со мной каким-то горем.

— Заходи, Элеф.

Он не хотел беспокоить меня дома по делам, он пришел не из-за ножей или пил и не затем, чтоб доложить, что опять пропали ножницы, у него другое на сердце.

— Садись же, Элеф.

Таким обеспокоенным он никогда еще не был. Он мнется и обшаривает меня своими темными глазами, он не уверен, стоит ли выкладывать дело, что привело его сюда.

— Ну валяй, говори, что у тебя.

— Господин Бруно много знать.

— Да-да, ну начинай.

— Шеф, — начинает Элеф, — говорят, шеф очень больной. Но точно никто не знать, может, господин Бруно скажет нам что-то верное.

Вот, значит, до чего дошло, кто-то услышал краем уха и разнес, они шепчутся об этом на участках, в деревянных своих домиках.

— От кого, Элеф, от кого вы это услышали?

Он тычет туда-сюда, услышал, стало быть, с разных сторон, да, в общем-то, безразлично, откуда у него эти сведения, он только хочет знать, правда ли это.

— Если шеф сильно болеть, так в воскресенье нет праздник, — говорит Элеф.

Что мне ему ответить, и сколько можно ему знать, ему, который наверняка все разнесет дальше?

— Я был у него, — говорю я, — вчера я с ним разговаривал, он чувствует себя неважно, но уже скоро опять покажется на участках. — И еще я говорю: — Праздник ведь, в случае нужды, можно перенести.

Как обстоятельно обдумывает он мой ответ, он не может скрыть своих сомнений, он все подмечает, недаром он такой сметливый.

— Честно, господин Бруно, будет новый шеф?

— Кому это пришло в голову? — спрашиваю я.

А он в ответ: