Учебный плац

Растягивался прямо там, где мы стояли, на теплой земле, на травке, напоследок подмигивал мне и сразу же засыпал. Что он хотел сказать своим «зададим храпака», этого я тогда не мог понять, но именно так он всегда выражался, и не мне было задавать ему вопросы, хотя он не раз повторял:

— Если ты что не понимаешь, Бруно, спрашивай, вопросы — они от многого могут тебя уберечь, а подчас даже спасти.

Макс, тот может спрашивать так, что голова кругом пойдет, достаточно ему было только предложить мне пойти с ним к Судной липе или к кургану, и я уж заранее был готов к тому, что он засыплет меня вопросами, и если я под конец вовсе терялся, то соглашался со всем, лишь бы покончить с мешаниной у себя в голове. Чего только он не напридумывал, раньше, когда еще брал меня с собой на прогулки.

Однажды, ранней весной, светило еще блеклое солнце, ему непременно потребовалось пройтись со мной, хотя видно было, что его с недосыпу познабливает; ему надобно провентилировать свои мысли, пояснил он и, положив мне руку на плечо, повел меня к Холле. Поскольку на мне были резиновые сапоги, то я шел по скверной части дороги, там, где стояла вода и в лужах шмякала, поднимаясь облачком, грязь. Всю дорогу к Судной липе он рассказывал о человеке, жившем только для себя в своем огромном владении, на него работало и выполняло все его желания множество людей, и все же он не был счастлив, потому что его одолевали заботы; и потому что он вынужден был каждый день проверять и защищать свою собственность, он перестал кому-либо доверять и прибегал к насилию, чтобы свое достояние сохранить и еще умножить.

Но вот как-то раз его сбросила лошадь, он долго болел, а ухаживала за ним молодая женщина, которая всякий день была весела и неизменно довольна, даже если ее ругали и ею командовали, ничто не могло вывести ее из равновесия. Когда человек этот наконец выздоровел, он велел позвать эту женщину, чтобы ее щедро вознаградить, и он спросил ее, в чем она нуждается, особенно нуждается, и она ответила:

— В немногом. Все, что мне надобно, я могу написать на ногте моего большого пальца.

Так что ему не пришлось ничего дарить ей, но поневоле он все продолжал думать об ответе молодой женщины и часто, перебирая бумаги на принадлежащую ему собственность, рассматривал свой большой палец, поворачивал и рассматривал, пока на пробу мелкими буковками не написал первое слово и не установил, что осталось еще много места. Он так удивился, что, опять же лишь на пробу, стал мало-помалу добавлять другие слова, слова, обозначавшие самое что ни на есть насущное для жизни.

И в один прекрасный день он сунул кое-что из вещей в заплечный мешок и ушел, ушел далеко, на ничейную землю; там не было дорог, а лишь лес и тихое озеро, и на берегу озера он построил себе хижину и в лесу раскорчевал кусочек земли под пашню; а верши, которых ему недоставало, сам сплел из гибкой лозы. Там он жил, и если иной раз, что случалось весьма редко, вынужден был отправляться в дальнюю лавку, то следил за тем, чтобы покупать только те товары, наименования которых могли одновременно уместиться на ногте большого пальца. Он не вел счет дням; чего он лишен был зимой, то приносило ему лето, он радовался каждому времени года и любил свое одиночество. Незадачливого охотника, что, заблудившись, однажды вышел к озеру, он и накормил, и напоил, и когда охотник пожелал узнать, откуда у него берутся такое спокойствие, мир и довольство, он ответил:

— Проверь, в чем ты действительно нуждаешься, и когда ты все то, в чем нуждаешься, сможешь написать на ногте большого пальца, тогда знай — ты вышел на верную тропу.

Всю дорогу к Судной липе Макс рассказывал о том человеке, и на замшелой скамеечке у дуплистой, не раз пораженной молнией, липы пристал ко мне с вопросами, которые подчас выпаливал с такой поспешностью и надеждой, что я поневоле подумал: он готов без конца слушать и жаждет услышать ответы. Поступил бы я так же, как тот человек? — хотел он знать, на что я ответил:

— Не знаю, — и добавил: — С таким несметным богатством вроде можно быть довольным, достаточно только чего-то пожелать, и уж это перед тобой на столе.

Макс покачал головой и сказал:

— Но он теряет свою человеческую сущность, Бруно, собственность делает человека подозрительным, озлобленным и жестокосердным. Обретет он себя, лишь расставшись с тем, в чем нет необходимости.

Хотел бы я иметь такую собственность, спросил он, и я ответил:

— Нет.

— Вот видишь, — сказал он. — А почему нет?

— Потому что тогда мне пришлось бы всегда бояться, — сказал я.

— Правильно, Бруно, — сказал он, — но чего именно?

— Быть у всех на виду, — сказал я, но это ему не понравилось, и он сказал то, что хотел бы от меня услышать:

— Бояться чего-то лишиться, Бруно, всякая собственность тотчас пробуждает страх чего-то лишиться.

А потом он спросил, почему столько людей хотят иметь собственность и ее накапливать, и тогда я ответил:

— Может, чтобы запастись про черный день, может, потому, что это их радует.

Он опять покачал головой и сказал: