Учебный плац

Бумага действительна, Дуус читает ее и, кивая, возвращает обратно, но еще чего-то недостает — удостоверения с места работы, желательно и это проверить. Элеф копается, ищет, отделяет одну от другой слипшиеся бумаги, но удостоверения нет как нет, и Дуус напрасно протягивает руку.

— У нас, — говорю я, — Элеф давно работает у нас. — И еще добавляю: — Шеф это подтвердит.

Дуус и хотел бы этим удовольствоваться, но что-то а нем, видно, протестует, он задумался, ищет выход и наконец говорит:

— Предъявить документ в полицейском участке, в трехдневный срок.

Он поворачивается, не замечая поклона Элефа, а тот садится и, в растерянности бормоча что-то непонятное, еще раз перебирает содержимое бумажника, и вот, нате пожалуйста, находит написанное карандашом замусоленное письмо, в которое спряталось удостоверение с места работы, пожалуйста, но Дуус уже вышел на перрон, здесь с ним здоровается и вступает в разговор пастор.

— Спокойно, Элеф, сделаешь, как он велел.

Он поспешно засовывает все обратно в бумажник, на перроне уже собрался народ, сейчас придет поезд, надо скорей туда, встретить сестру жены и отца жены.

— Да-да, конечно, ступай, все в порядке.

Он поспешно кланяется и бежит к дверям, но что такое, видно, что-то забыл, возвращается.

— Так вот, господин Бруно, в воскресенье маленький пир, большая радость, вечером ждем господина Бруно, непременно… — И он уже убегает и, выходя, еще раз машет рукой, Элеф, в своих брюках дудочкой.

О таком я не раз мечтал. Будем надеяться, что ничего не случится до воскресенья, ведь не знаешь, что им там, в крепости, до того может прийти в голову, они ведь сообща возбудили дело о признании шефа недееспособным и все подписались. Надеюсь также, что до воскресенья я не захвораю, а такое со мной часто случалось: стоило мне чему-нибудь особенно обрадоваться, и в последнюю минуту я, как назло, заболевал — за день до того, как в Холленхузен приехал цирк, за день до того, как шеф надумал зажечь гигантский костер в Иванову ночь, — судороги и жар всегда ждали до последней минуты и удерживали меня дома.

Но что делает тут Макс на перроне? Кого это он встречает? А вот и Иоахим, крутит ключ от своей машины, словно пропеллер, ведь до дому рукой подать, и если им понадобилась машина, значит, с поездом из Шлезвига встречают какое-то важное лицо. Но им вовсе незачем видеть меня здесь, в этот час; ну и достается им — отвечать на все приветствия, и как по-разному они это делают, то взмахом руки, то чопорным поклоном, а то и подмигнув, а этот небрежный кивок, видно, предназначен Дуусу, то-то он вытягивается и козыряет. Так они прохаживаются до конца платформы, господа из крепости, и меня нисколько не удивило бы, если б их приветствовали и фонари, и семафор, и щит с названием станции «Холленхузен». А вот и Пальме; едва появляется Пальме с жезлом и в красной фуражке — прежний начальник станции, Краске, тот отправлял поезда всегда только поднятой рукой и свистком, — и уже заявляет о себе поезд, я чувствую, как все дрожит, вижу, как колеблются остатки пива в не допитой Элефом кружке, и вот уже потемнело, и слышится скрип и скрежет.

— Холленхузен, станция Холленхузен.

Пальме выкрикивает название станции так, что оно звучит и пожеланием счастья, и предостережением.

Он мне незнаком, впервые его вижу, этого одетого во все темное господина, которого так дружески приветствуют Макс и Иоахим, тогда как сам он лишь кисло-сладко улыбается, обнажая при этом крупные резцы, напыщенный заяц, видимо, привыкший к тому, чтобы его встречали, свой саквояж он несет очень бережно. Опекун — может, это и есть опекун шефа, которого направил сюда суд, может, ему надо присмотреться к шефу и ознакомиться со всем, за что он временно будет нести ответственность, но также вполне возможно, что это врач и в саквояже у него припасено все необходимое от болезней; хотя Иоахим дважды пытается взять у него саквояж, приезжий его не отдает. Он шагает посередке, словно под охраной, перед щитом с названием нашего городка он вдруг, как бы испугавшись, останавливается, будто перепутал название станции, но Макс что-то объясняет ему, и он уже снова улыбается и послушно следует за ним к ограде и на вокзальную площадь.

Вон они, косынка и две кепки, они нашли друг друга, Элеф с сестрой жены и ее отцом; радостно тащат они к выходу корзины, тюки, завязанные картонки, и, конечно, Элеф мне подмигивает, подает мне знак, кивком головы показывая, как он рад. Хоть бы поскорее наступило воскресенье.

Но вот Пальме поднимает жезл, паровоз дергается, облачко пара окутывает начальника станции, так что он словно бы парит в воздухе. Но скорей отсюда, давно пора, прямиком через рельсы к нашей погрузочной платформе, пусть он себе кричит, пусть грозится, сюда никто еще за мной не бежал, а когда в следующий раз встретимся, все уже будет забыто.

Видишь, Бруно, такая спешка была совсем напрасна, Эвальдсен все еще спит в тени молоденьких елочек; кто-кто, а уж я, во всяком случае, не стану его расталкивать или щекотать.

В первые годы шеф иногда говорил мне:

— Так вот, Бруно, а теперь зададим храпака.