Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим

Исследователи оказались в небольшом садике, огороженном высоким каменным забором с вычурными металлическими воротами в арке стиля ампир. Сад казался по-зимнему заброшенным. Голые деревья. Голые кусты. Засохшие цветы на клумбах, запорошенные снежком. Дорожки по краям и углам заметены мини-сугробами. В воздухе пролетали редкие снежинки. Выглядело всё безжизненно, и благодаря грязному небу — мерзопакостно.

По четырём углам садика на постаментах стояли небольшие мраморные статуи каких-то греческих богов и богинь попарно. Дима плохо разбирался в древнем пантеоне, и кто такие — понятия не имел. Сначала подумал: какой классный новодел. Но, осмотревшись и поняв, где находится, тут же поменял решение: это сто пудов оригиналы. И по-другому здесь не могло быть.

В правом дальнем углу — миниатюрный грот. И тоже, похоже, не копия, а откуда-то демонтированный оригинал. Садик в этом месте примыкал к стене двухэтажного дома из красного кирпича, который Дима узнал с первого взгляда.

— Вот! — самодовольно изрёк он, отхлёбывая горячий кофе. — А это место я уже узнаю. Это задний двор дома Юсуповых. Только этого садика в наше время уже нет. А там, где грот, — он указал кружкой направление, — неработающая маленькая церквушка, типа пристройки к зданию. Хотя стены с воротами и сейчас стоят. А тут, — он повёл кружкой перед собой, — всё закатано в асфальт.

За спинами путешественников скрипнули ворота. Все трое обернулись. В образовавшуюся щель протиснулся значительно похудевший и подросший Саша Пушкин лет семи с половиной. А следом молодой мужчина лет тридцати. Мальчик был одет по-зимнему, как на Северный полюс. А его сопровождающий — в пальто непонятного покроя, наглухо застёгнутое по горло, но без воротника, и смешной одутловатой кепке, явно на меху.

Парочка прогулочным шагом зашагала по дорожке. Мальчик впереди, мужчина следом. Сашин провожатый по-воровски оглянулся, осматривая двор за воротами. Затем тем же манером просканировал окна дома, выходящие в сад, и, никого не приметив, суетливо достал из кармана шкалик зелёного стекла. Вывернув тугую пробку, он по-быстрому влил в себя несколько больших глотков содержимого стеклопосуды. Довольно рыкнул, заталкивая пробку обратно. Смачно занюхал выпитое рукавом. Одновременно другой рукой пряча бутылку обратно в карман.

— Алкаш, — презрительно выдала Вера.

— Алкаш не алкаш, — парировал искусственный Разум, — но это дело уважал. Кстати, у него имелась очень интересная особенность. По внешнему виду, кроме тех, кто его знал очень близко, никто не мог определить, что он выпивший. Про таких в народе говорят: пьёт и не пьянеет.

— А это кто? — с недоумением влезла в их диалог Танечка, провожая выпивоху неодобрительным взглядом.

— Как? Не признали? — наигранно удивился экскурсовод с таким видом, что этого мужика просто все были обязаны знать в лицо, как отца родного.

— Похоже, это Никитка, — сообразил Дима, — дядька-воспитатель. Зять Арины Родионовны.

— Правильно, — отчего-то повеселев, подтвердил Саша-лицеист, — Козлов Никита Тимофеевич. Одна тысяча семьсот семьдесят восьмого года рождения.

Но развить описание его биографии не дал Саша-маленький. Мальчик резко остановился, развернулся и потребовал, притом по-русски, но с сильным акцентом:

— Никита. Давай.

— Барин, — замялся щуплый мужичок-выпивоха, вновь по-воровски оглядываясь. — Коли кто прознает, запорют меня до смерти. Пожалейте Никитку, барин.

— Я могила. Слово даю. Ты обещал, — заканючил пацан.

— Хорошо, — сдался дядька. — Ну вот. Заходит, к примеру, купец на склад. А работники переусердствовали в укладке штабеля. Ну он и давай крыть их по матери.

Дальнейшая тирада горе-воспитателя повергла исследователей в самый натуральный культурный шок. Никитка, используя единственное матерное слово из трёх всем хорошо известных букв, загнул такой длинный монолог, что лично Дима аж дышать перестал.

Получилось что-то вроде: «Зачем так много наделали, нехорошие вы люди? Разделывайте всё обратно, никудышные работники. Да я вас всех своей дубиной по вашим башкам, заточенным под эту дубину, отделаю. Отобью, оторву к собачьим причиндалам» и так далее.

Саша-маленький заливался хохотом, впокатку держась за живот. Вера резко покраснела и, когда Никитка закончил спич, медленно, подобно контуженной, заткнула уши пальчиками. Хотя почему «подобно»? Она и была морально контуженной.

Танечка, задыхаясь от возмущения, не удержала себя в руках и с воплем: «Ты чему ребёнка учишь, сволочь?» — попыталась влепить Никитке пощёчину. Ладонь, не встретив сопротивления, пролетела насквозь, и поборницу морали по инерции развернуло. Она, чуть не упав, пролетела сквозь веселящегося ребёнка, едва удержав равновесие.

Только Дима, быстро придя в себя от столь скабрёзной неожиданности, ехидно улыбнулся, почёсывая стриженый затылок, и протянул:

— Да. Хороший у тебя, Саша, учитель по простонародно-русскому был. Ничего не скажешь. Даже заслушался. Теперь понятно, откуда у тебя в лицее появилась склонность к похабным стишкам.