Учение гордых букашек

— Ты прав, я человек не слишком хороший, как оказалось. Только я пытаюсь об этом забыть. Но если думаешь, что меня понял, объясняй это себе. Мне про меня рассказывать не надо. Шагай молча, парень.

— Сам решу, как мне шагать!

Скоро Талли заметил темную арку. Не спрашивая Писаря, он вошел в нее. Спустя минуту Талли вернулся, держа что-то продолговатое. В совсем слабом свете, что сочился из решетки наверху, они поняли, что это кость. Талли, вскрикнув, выбросил ее и выругался:

— Здесь людей хоронили? Агреб!

Писарь решил не рассказывать парню изначальную природу катакомб. Вглядываясь в стены, он пошел дальше. Вскоре они попали в широченный, главный тоннель. К настоящей двери вели три высокие ступеньки. Кузнец долго не открывал, потом отодвинул створку, и, узнав их, пустил.

Перед грозой

Следующим вечером, они втроем сидели под полом в доме кузнеца. Работу Фогур закончил, как только затих город. Постоянный звон металла сменился тишиной. Ее нарушил шепот бегущей воды за дверью в катакомбы.

— Дождь пошел, — сказал Фогур.

Он подоткнул тряпьем дверь. Талли уселся у двери, приложил ухо и принялся слушать поток. Парень не сказал Писарю ни слова после их возвращения, и смотрелся насупившимся ребенком. Фогур очень обрадовался такой перемене. Кузнецу не шибко нравилась говорливость Талли, да и в целом уличные мальчишки ему доверия не внушали. Фогур всегда поглядывал, чем там занимается Талли, и не хочет ли чего умыкнуть. Талли уснул, убаюканный потоком. Писарь крутил, изучая, увесистый арбалет с крюком вместо стрелы. Оружие добротное, как и все в доме Фогура.

— Точно выдержит? — спросил Писарь.

— Твоего отца держал, а тот здоровый, сам помнишь.

— На самом деле я не сомневаюсь. Ты хороший мастер, все это знают. Наверняка тебя очень ищет корона. Может, побежишь с нами? Увидишь топи.

— Меня ваши тайны не тянут. Мне бы золота.

— Значит не все люди такие. Это сидит здесь. — Писарь ткнул себя в висок.

— Или чуть ниже, — сказал Фогур.

— Мой отец болел тайнами. Он был хорошим, храбрым человеком, только семью ему заводить не стоило. Деятельная хворь тащила вперед, и порвала б ему душу, если бы он решил остаться. Когда отец погиб, я не унаследовал ничего, кроме болезни. — Писарь снова проложил палец к виску. — Я поклялся тогда не заводить семьи, чтобы не было несчастных сыновей. Только топи.

— Если ты такой же, зачем парнишку приручил? — спросил Фогур шепотом.

— Его не приручишь, нет, мне он побоку, да и я ему. Просто так пути срослись. И разойдутся скоро. Я-то уже начал к нему привыкать, но потом понял его натуру.

— Он просто маленький вор. Ему нельзя верить, ведь он сам не доверяет никому. Знаешь сколько денег твой отец потратил на изучение топей? Горы золота, он снаряжал целые караваны, нанимал людей, многие годы пытался. Топи не дешевое место. А ты хочешь отдать треть золота мальчишке.

— Парень был полезен.

— Нас связывает твой отец, я не подставлю его сына, а ты его друга. Мальчишка чужой. Нельзя ему верить. Пока он нас не подставил… Словом будет хорошо, если агребенок случайно потонет в катакомбах.

Потихоньку трещал огонь. Тусклые блики подрагивали на саблях. Фогур сидя заснул. Талли начал постанывать, может что-то страшное пришло в ночи. Фогур перестал дышать ровно, он явно проснулся, но не подавал виду, надеясь, что сон ничего не заметит подвоха и вернется.

— Агребов мальчишка, лучше б храпел, — сдался Фогур.

Писарь подошел к Талли и почувствовал, как от двери шел холод. Парень замерз в натопленной комнате. Писарь взял его на руки и перенес к камину. Талли свернулся еще сильнее и приоткрыл глаза.

— Затихни. Завтра дело, — сказал Писарь.

Сам он сел обратно, закрыл глаза, но под веками не стихала буря. Праздник Гебы-Матери еще никогда его так не пугал.

Уход

Даскал вернулся пешком, замерзший, но продыху себе не дал. Целыми днями они с Роем ходили по домам, осматривали неумело зашитые раны, и накладывали повязки, пропитанные целебной мазью. Постепенно кричащая скорбь превратилась в ноющую домашнюю боль. Зима не увидела больше мальчишек, что, вываливались из окон в сугробы. Никто не бегал по смерзшемуся снегу, и не кидал снежки во все крыши да ставни. Жители ходили по деревне, будто куклы, носили дрова в избы, воду, еду, делали все необходимое, чтобы пережить эту зиму. Скованная духом рука Роя с каждым днем напитывалась беспричинной болью. Однажды Рой уронил чашу с отваром. Травы обожгли колени и остались пятном на ворсистом ковре.

— Нельзя больше ждать. Мы поедем в одно место. Там безопасно, и растут нужные цветы.

— Далеко это?

— Ты даже не представляешь насколько. Я отправил весточку давней подруге. Она попросит для нас разрешения пройти на юг, за топи.

— Те самые? Которые никто не может перейти?

— Вроде того. По пути тебе придется учиться, ты погибнешь, если не сможешь.

— Значит у меня будет сила? Смогу стать воином, настоящим?

— Если научишься, станешь могущественнее всех воинов мира. Но радости это не принесет. Двинемся на рассвете. До весны ждать некогда.

— По снегу? Пешком?

— Догоним караван. Кажется, и у тебя там есть друзья?