Ученик архитектора

Трупы складывали на подводы, запряженные волами. Колеса этих подвод пронзительно скрипели, соприкасаясь с булыжной мостовой, а вслед за ними тянулся тошнотворный резкий запах. Городские кладбища на склонах холмов давно уже были переполнены. Подобно опухолям на теле умирающего, они стремительно разрастались, захватывая соседние земли. Людей хоронили в общих могилах, причем каждую новую делали шире и глубже предыдущей, дабы она могла вместить больше тел. Покойников погребали десятками, не обмыв и не завернув в саван. Лишь немногие удостаивались чести иметь надгробный камень. Печаль стала роскошью, которую мало кто мог себе позволить. Живые не считали нужным оплакивать усопших, ибо не сомневались, что вскоре и сами последуют за ними. Время дать волю скорби наступит лишь тогда, когда чума уйдет, рассуждали люди. Тогда уцелевшие родственники ее жертв смогут наконец облегчить слезами горе, терзающее их сердца. А сейчас печаль лучше припрятать подальше, запереть в тайнике души, словно солонину и сушеный перец в темном погребе.

Корабли, входившие в гавань, отправлялись в обратный путь неразгруженными. Караваны обходили Стамбул стороной. Болезнь пришла с Запада, откуда, как известно, приходит все зло. На путешественников, из каких бы краев они ни прибыли, смотрели с подозрением. Странствующие дервиши, кочевники, цыгане, бродяги возбуждали всеобщую ненависть.

В середине лета болезнь поразила великого визиря Айяса Мехмед-пашу – человека, которого считали всемогущим. Смерть его взбудоражила весь сераль. Выяснилось, что стены дворца, сколь бы прочны и высоки они ни были, не могут защитить его обитателей от чумы. Через несколько дней заболели несколько наложниц, и покои гарема накрыло темное покрывало страха. Ходили слухи, что Хюррем заперлась в своей опочивальне вместе с детьми и не впускает к себе никого, кроме султана. Супруга правителя собственноручно готовила пищу и даже сама стирала, ибо не хотела, чтобы кто-нибудь из слуг приближался к ней.

В зверинце умерли трое работников, все молодые. Тарас Сибиряк не заболел, ибо почти не выходил из своего сарая, и то, что смерть милует старика, казалось всем вопиющей несправедливостью. Разгул чумы продолжался, но времена, когда жители города сидели взаперти, миновали. Теперь они собирались в мечетях, церквях и синагогах, чтобы молиться и каяться, каяться и молиться. Мысль о том, что чума – это кара за греховные деяния и помыслы, все прочнее укоренялась в сердцах. Люди предавались пороку и тем возбудили гнев Господень. Они пошли на поводу у своей плоти, а плоть, как известно, развратна и похотлива. Неудивительно, что человеческие тела ныне расцветают черными розами.

Сердце Джахана судорожно сжималось, когда он слышал подобные речи. Он и верил им, и не верил. «Неужели Бог создал людей такими слабыми и несовершенными лишь для того, чтобы покарать их за это?» – с недоумением спрашивал он себя.

– Мы сбились с пути, – говорили имамы.

– Грех переполнил этот мир, – твердили христианские священники.

– Мы должны покаяться, – призывали раввины.

И люди тысячами следовали их призывам. Многие в те страшные дни сделались набожными и благочестивыми, хотя никто не мог превзойти благочестием султана. Вино находилось под строжайшим запретом, а виноделов подвергали строгому наказанию. Музыкальные инструменты сожгли на кострах. Таверны закрыли, двери борделей опечатали, притоны курильщиков опиума были пусты, как скорлупа гнилого ореха. Проповедники без конца повторяли, что грех и воздаяние переплетены в этом мире так же тесно, как пряди в косах одалиски.

А потом люди вдруг разуверились в том, что причиной мора являются их собственные дурные деяния. Это неверные, гяуры, еретики – словом, заклятые враги истинного Бога и истинной веры – наслали заразу на город. Страх превратился в негодование, негодование – в ярость. А ярость подобна раскаленному углю, который невозможно удержать в руках: необходимо швырнуть его в кого-то.

В июле в еврейском квартале, расположенном у башни Галата, начала орудовать настоящая банда. Двери мазали дегтем, на местных жителей нападали, а раввина, который пытался вразумить злоумышленников, забили дубинками до смерти. По городу поползли слухи, что иудеи отравили все колодцы, источники и ручьи в городе, тем самым вызвав чуму. Десятки евреев были арестованы и признались в совершенном преступлении. То, что сделано это было под пытками, казалось мелочью, не заслуживающей внимания. Как видно, евреев недаром изгнали из городов Саксонии, говорили люди. Не зря их сжигают на кострах в землях франков. Это племя приносит с собой несчастья и беды, ибо на нем лежит тень проклятия. Жиды похищают детей, чтобы использовать их кровь в своих зловещих ритуалах. Обвинения набирали мощь, подобно речному потоку во время половодья. В конце концов Сулейман издал фирман – указ, запрещающий распространять клеветнические измышления по поводу кровавых иудейских обычаев. Султан запретил преследовать представителей этого народа как отравителей, и постепенно волна ненависти к евреям улеглась.