Ученик колдуна

Начал грудь ощупывать. Плохо дело: ребра сломаны, под пальцами так и ходят. Как учил Коляда, туго грудь стянул. Потом руки-ноги ощупывать стал. Левая сломана ниже локтя, а ноги целы. Ничего, Коляда крепкий мужик, должен выкарабкаться. Первуша несколько палочек к сломанной руке приложил, тряпицами обмотал. Кости неподвижно лежать должны, чтобы срастись. Котелок воды вскипятил, сварил настой из целебных трав, все как Коляда учил. Когда отвар остыл, зачерпнул половину кружки, попробовал в рот учителю влить, голову приподняв. Не получается. Коляда без сознания, не глотает, отвар по подбородку стекает. Первуша чистую тряпицу в отваре помочил, немного отжал в приоткрытый рот. Хоть немного внутрь попадет, действие окажет. Всю ночь рядом с учителем просидел. Догоревшие лучины на новые менял. Поправлял подушку. За хлопотами ночь пролетела, за маленьким оконцем, затянутым бычьим пузырем, светать начало.

Коляда захрипел, потом глаза открыл, обвел мутными глазами избу. Видимо, узнал. Взгляд проясняться начал.

– Это… ты… меня… сюда?

– А то кто же! Ты не разговаривай, силы не трать. Скажи, что надо, все исполню.

– Наклонись… поближе.

Говорил Коляда тяжело, с перерывами. Сломанные ребра не давали вдохнуть полной грудью. Первуша на колени перед учителем опустился. Жалко его, сил нет, слезы на глаза наворачиваются. Коляда спас его от смерти, у себя приютил, выучил. Родного отца Первуша потерял. Коляда вторым отцом стал.

Коляда крепился, но видно было – из последних сил.

– Запомни… наговор.

Глаза закрыл, шептать стал. Неразборчиво. Первуша совсем близко приник, чтобы слова уловить.

– Иш кидр, абха кимр…

Изо рта Коляды легкое облачко вылетело. Первуша вздохнул печально. Ощущение – как пыльное облачко. Закашлялся. Подумал еще – не душа ли отлетела? А Коляда затих. Первуша ухом к груди приник, слушал. Нет биения сердца. Он холодный и широкий нож плашмя ко рту подставил.

Ни следа влаги. Осознал – умер Коляда. Второй раз за короткую жизнь Первуша сиротой остался. Не сдержался, слезы по щекам потекли.

– Коляда, не умирай!

А разве мертвого словами оживишь? Сколько времени он так на коленях перед мертвым телом учителя просидел, не знал. А только понял – помощи ни от кого не будет, он теперь один. Коляду по-человечески упокоить надо. Вышел в сени, взял лопату. Могилу решил рядом с избой копать. Воткнул лопату в землю, а она на полштыка только и вошла. На ладонь от поверхности оттаяла, а глубже – мерзлая еще. Натаскал веток, разжег костер. Как прогорел, копать стал, отошла земля, только чавкала жидкая грязь под ногами. Углубился на свой рост, решил – хватит. Тело Коляды холстиной грубой обмотал, что возчики телеги с грузом накрывают, перевязал веревкой. Мертвое тело с трудом выволок из избы. На веревках сначала ножной конец опустил, потом верхнюю часть. В могилу спрыгнул, тело поправил. За лопату взялся, да отставил. Пошел в избу, достал с потолка Библию. А какая молитва об упокоении? Вышел к могиле, прочитал вполголоса ту, что по случаю показалась. Не священник он, и молитва, скорее всего, не та. Но лучше так, чем зарыть без последних слов. Зарыл могилу, холмик над ней выровнял, видел – деревянные кресты на деревенском погосте ставят. Но это для крещеных. А был ли крещен Коляда, Первуша не знал. Но топором и ножом сделал крест деревянный, водрузил, землю притоптал, чтобы стоял крест прямо, не покосился. Ни вчера крошки во рту не было, ни сегодня – кусок в горло не лез. Горе у него великое. Отца родного мертвым не видел, потому не убивался, не страдал так, как от смерти Коляды.

Переживаний было много, улегся спать на печи, на прежнем месте, хотя топчан Коляды был свободным. Заснул сразу: сказалась бессонная ночь. А далеко за полночь проснулся от запаха дыма. Показалось спросонья – почудилось. Ан нет, за маленьким окошком языки пламени, какое-то движение. Первуша вечером не раздевался, спрыгнул с печки, поршни надел, в двери сеней кинулся. Да подперли их снаружи, не открываются. И голоса из-за двери слышны мужские:

– Подпустим «красного петуха»! Пусть гнездо колдовское сгорит вместе с учеником Коляды!