Ученик колдуньи

Глупый, самоуверенный мальчишка, дерзнувший сразиться с богом, — что от него осталось? Гвендолин, рыдая, упала на колени возле избитого, искалеченного тела, изорванного чужими зубами: рубаха превратилась в лохмотья, грязная от пыли, пота и крови грудь судорожно дергалась, а в боку зияла рана: морская гадюка успела вцепиться ему под ребра. Айхе не дышал, а хрипел от боли урывками сквозь зубы. И судорожно пытался подняться. С каждой попыткой из раны вытекали новые струйки крови.

— Не двигайся, — выдавила Гвендолин, захлебываясь слезами. — Пожалуйста, не двигайся!

Сзади послышалось шипение, и сырое, смрадное дыхание окатило спину.

Гвендолин рывком обернулась.

Гадюка нависла над ней, вытаращив мутные рыбьи зенки. Зубы, каждый длиной в полметра, торчали из раззявленной пасти, покрытая жиром черная чешуя лоснилась. От твари разило удушливой, тошнотворной вонью.

Трибуны сковала гробовая тишина. В немом предвкушении, подрагивая от сладострастия, боги ожидали, как кошмарные челюсти схлопнутся вокруг новой жертвы и перекусят пополам. Кто-то аж заскулил от вожделения, когда девочка поднялась на ноги и бесстрашно выпрямилась перед мордой чудовища: тощенькая, жалкая тростинка, стиснутые кулаки, залитое слезами лицо и тоска, тоска в глазах.

— Не тронь его, — произнесла Гвендолин. — Не смей. Его. Трогать.

Гадюка угрожающе качнулась навстречу — Гвендолин не шелохнулась. Смерть дышала в лицо, но она видела вещи похуже смерти. И не страшилась.

— Уходи, — услышала она со стороны собственный надломленный голос. — Ты победил, уходи.

И к изумлению толпы, гадюка вдруг отпрянула. Ее словно вытряхнуло из дымного облака. Вернув первоначальный размер, освобожденная рыба метнулась прочь, к хозяйке.

А Гвендолин, не моргая, уставилась в черный провал под капюшоном, заменяющий Аргусу лицо. Тупая, ноющая боль зародилась в груди: где-то в районе сердца, где-то на уровне души.

— Уходи, — в смятении повторила Гвендолин.

Аргус продолжал смотреть на нее. Она почти физически ощущала этот взгляд: пронзительный, выворачивающий душу, пропитанный нечеловеческой болью и бесприютной тоской — самой сильной и самой горькой тоской в мире. А потом повернулся и бесшумно заскользил прочь. Гвендолин проводила его глазами: бога ночных теней, безмолвия и одиночества.

К реальности ее вернул мучительный стон. Айхе согнулся, зажимая рану в боку, сквозь его пальцы медленно сочилась темно-вишневая кровь. Спустя мгновение его плечи поникли, тело расслабилось и окровавленная ладонь безвольно соскользнула на землю.

Гвендолин кинулась на колени. Склонилась над ним, дрожащими руками убирая волосы с его липкого и грязного от пота лба.

— Потерпи… потерпи… сейчас…

А что, собственно, сейчас? Чем она могла ему помочь?

Она в отчаянии оглянулась на волнующиеся трибуны, ожидая поддержки, помощи. Но зрители утратили к бесславно павшему герою поединка всякий интерес. Одни довольные, другие разочарованные, они разбредались, с беспокойством поглядывая на чернильно-багровые тучи. Впрочем, некоторые остались на местах, дожидаясь окончательной развязки. А по центральной лестнице в окружении обеих любимиц чинно спускалась Кагайя. Ее фантастическая прическа гордо реяла над вереницей гостей. На арене к ней присоединилась тройка ныряльщиков с копьями, однако близко подойти не посмела: застопорилась у ограждения.

— Госпожа Кагайя! — Гвендолин не сумела подняться: ноги не слушались. Так и встретила ведьму на коленях, покачиваясь над раненым мальчиком. — Айхе еще жив! — Жалобно заглянула в красивое, надменное лицо. Всем своим измученным сердцем она надеялась, что известие обнадежит колдунью и растопит лед в сощуренных глазах. — Сжальтесь! Помогите ему! Ведь вы можете! Можете…

Кагайя остановилась, брезгуя переступать через забрызганные кровью камни и холодно взирая на своего воспитанника. Девочку она, казалось, вовсе не замечала.

— Ведь вы не дадите ему умереть? — всхлипнула Гвендолин.

Ведьма молчала. Ни один мускул на ее холеном лице не дрогнул.

— Пожалуйста, — шепнула Гвендолин одними губами, уже предчувствуя ответ.

— Пришло время расплачиваться, драконыш, — наконец изрекла колдунья так тихо и так холодно, что кровь застыла в жилах. — Твой отец предпочел мне поганую смертную, а я никому, слышишь, никому — даже богу! — не позволю себя унижать. Мой позор дорого стоит. Крови твоей матери — да, да, это я натравила на нее волколаков! — оказалось не достаточно, чтобы смыть его. Но ты… ты — совсем другое дело. Плоть от плоти, дух от духа; выродок, о существовании которого Хозяин Ветров и не догадывается. — Ее ноздри хищно раздулись. — Ты мог бы передать привет ему лично на пути в благословенные небеса, которыми вы оба так дорожите, да боюсь, загремишь прямиком в царство мертвых. Согласно договору, ты — мой, и только мне решать, где сгноить твою душу.

— Госпожа? — сзади несмело приблизились трое с копьями. Выступить рискнул жирный. — Буря надвигается, госпожа. Извольте распорядиться: мы закончим с мальчишкой.