Ученик смерти

И так я мог продолжать долго, но у меня были дела. Когда мы добрались до одной из почтовых станций, расположенной на опушке леса, названного Острым, из-за обилия в нем хвойных пород, меня нашёл одинокий человек. Внешне он был пьян и докопался до меня как будто случайно, но после я обнаружил у себя за пазухой запечатанный конверт. Там было моё имя, моя история и командировочные в размере двадцати золотых монет. Всего своего лора перечитывать не буду, могу лишь сказать, что новая личность, которую из меня вылепили звалась Фарро. Просто Фарро из Гудвина: мелкий купец, ставший таким после смерти отца, и странствующий по землям Великого Рода, от города к городу и мечтающий накопить на собственный магазинчик в Кеймаре. Сейчас он был на мели, а потому… мне развязали руки.

Теперь я мог быть везде и нигде одновременно. Я должен был узнать как можно больше, а для этого нужны были знакомые. Друзья. Заручиться таковыми было легко, учитывая, что все видели во мне обычного работящего мальчишку. Нисса в эти дни скучала, и я с барского плеча разрешал ей оставаться в компании Пайка. Сам же покорный слуга растворялся в человеческом месиве и занимался тем, что помогал всем и каждому: распрячь, расчесать и накормить лошадей? Пожалуйста. Наносить воды из ручья на ужин? Только дайте коромысло.

В остальном, репутация строится из мелочей. Иногда достаточно просто спросить у поварихи, что она такого добавила в суп, что он стал таким вкусным, как получишь массу подробностей как о похлёбке, так и о слухах, которые мелькают везде и нигде одновременно. Можно было вечерком засесть на завалинке с наёмниками, хранившими караван, и, выпив с ними по кружке хмельного, просто рыгнуть, да по громче, и окажется, что ты уже закадычный друг. Мелочи. Все в мелочах. Главное в них не зарываться.

В один из таких дней, когда караван остановился на перелеске, чуть поодаль от деревни лесорубов и углежогов, я познакомился со стариком Берром. Бывалый торговец, возивший грузы и на баржах, и на лошадях. Животных он любил, а потому заметил, как бережно, тщательно, со сноровкой я обращался с его лошадью.

-Спасибо, мальчик, - поглаживая гнедую кобылу между ноздрей, говорил Берр. – Так легко приучить к себе Грозного, это похвально. Моему помощнику, Колоску, у тебя поучиться стоит. Конюшим случаем не служил? Мож грумом?

-Нет, господин. Но в дороге всяко повидать приходилось, - отвечал я. – Учился, так скажем, на скоку. Умею и упряжь ремонтировать. Видел, у вас ремни на недоуздках заменить надо. Да и супонь на Грозном видимо расшаталась, поджать надо, гляньте, - показал на шею Грозного.

Вороной конь склонился над корытом воды и строго следил за моей рукой черным глазом, когда я показывал натертость на его шерсти.

-Я видел у Вайда нужный инструмент, так что…

-Подходи к моему костру, мальчик. Можешь свою подругу горянку звать, и этого прихвосня, который вечно за ней прихлебает, - хмыкнул Берр. – Вечер скоротаем. С меня ужин полагается. Мож расскажу чего интересного. Ты ж парень смышленый, любопытный. Слышал что-нито о припарках из кайдовой коры?..

Не слышал, но этим вечером услышал, ровно, как и некоторых свойствах бес травы, способностях перецвета, и целебных чудесах некоторых вида мха и анальгитических свойствах ивовой коры. Нисса слушала внимательно и её глаза сияли в свете пуляющего искрами костра. Сверкало и кое-что ещё. Две огромные фары, которые, как и все остальное тело странным образом отражали свет. Туда же смотрел и Пайк, мечтательно, немного грустно, частично весело. Из-за этого вида я пару раз укололся шилом и разок чирканул по руке ножом, но ничего критичного.

-Молодежь… - шутливо констатировал Берр.

Следующий день прошёл в такой же суете и работе. Мне удалось сблизиться с бродячим писарем по имени Достриг: вечно щурившийся, вечно ворчливый и вечно с грязными от чернил руками. К моим приставаниям он относился скептически, почти агрессивно, но в конце концов решился от меня отвязаться самым действенным для ребенка образом – если он требует знаний, дай ему так много, чтобы закипела голова и он сам отвяжется.

Наверное он удивился, когда я в течении трех минут освоил местный алфавит, примерно стал ориентироваться в знаковой системе Родового языка, почти проглотил азы граматики и самостоятельно домыслил то, что он только планировал рассказать. Ещё через какое-то время мы уже спорили насчет целесообразности двух абсолютно ненужных форм глагола, которые можно было бы редуцировать, а чуть позже едва не подрались, когда я начал смело предполагать о возможных преображениях которые УЖЕ пережил каноничный родовой язык. Речь идет о как минимум четырех палатализациях и создании новых слов, которые дописывали в рядовые словари с целью расширения «священного» языка.