Ученик убийцы [издание 2010 г.]

Почему Баррич? Кто мог ненавидеть его так сильно, чтобы устроить засаду? И прямо у его дверей? Так же ясно, как если бы я докладывал Чейду, я начал собирать факты воедино. Это был кто-то, знавший его достаточно хорошо, включая место, где он живет. Тем самым можно было отклонить случайное оскорбление в городской таверне. Нападавший запасся ножом, а значит, не собирался просто побить Баррича. Нож был острым, и владелец знал, как им пользоваться. Воспоминание заставило меня передернуться.

Таковы были факты. Отталкиваясь от них, я начал осторожно строить предположения. У кого-то, кто хорошо знал привычки Баррича, была серьезная обида на него. Достаточно серьезная, чтобы убить. Мои шаги внезапно замедлились. Почему Кузнечик не знал о человеке, ждущем там, наверху? Почему Рыжая не подняла шум, когда он вошел? Проскользнуть мимо собак на их собственной территории мог только человек, хорошо умеющий подкрадываться.

Гален.

Нет. Я только хотел, чтобы это был Гален. Я отказывался поверить этому выводу. Физически Гален не мог соперничать с Барричем, и он знал это. Даже с ножом, в темноте, когда Баррич полупьян и застигнут врасплох. Нет. У Галена был повод, но он не мог осуществить свое намерение. Сам — не мог.

Стал бы он посылать другого? Я обдумал это и решил, что не знаю. Надо подумать еще. Баррич не был миролюбивым человеком. Гален был самым злостным его врагом, но не единственным. Снова и снова я тасовал факты, пытаясь прийти к твердому решению, но их было недостаточно.

По дороге мне встретился ручей, я выпил воды и пошел дальше. Лес становился гуще, и луна по большей части пряталась за деревьями, что росли вдоль дороги. Я не повернул назад. Я шел вперед, пока моя тропа не влилась в дорогу, идущую вдоль побережья, — так ручей впадает в реку. Я двинулся на юг, и широкая дорога отливала серебром в лунном свете.

Всю ночь я шел, размышляя на ходу. Когда первые робкие щупальца восходящего солнца начали возвращать краски темным обочинам, я чувствовал себя невероятно усталым и загнанным. Моя тревога была грузом, который я не мог сбросить. Я вцепился в тонкую нить тепла, которая говорила мне, что Кузнечик еще жив. Я беспокоился о Барриче, поскольку не мог понять, насколько серьезно он ранен. Кузнечик чуял его кровь, так что по меньшей мере один раз его ударили ножом. А падение с лестницы? Я пытался отогнать тревогу. Я никогда не мог даже вообразить, что Баррича могут вот так пырнуть ножом в собственной конюшне, не говоря уже о том, что я буду чувствовать, если это случится. Я не мог даже подобрать названия этому чувству. «Просто пустота, — подумал я. — Пустота. И усталость».

Я немного поел на ходу и наполнил из ручья бурдюк для воды. Позже небо затянулось облаками, начал накрапывать дождь, но к середине дня неожиданно снова развиднелось. Я шел вперед. Я думал, что на торной дороге, что тянулась вдоль побережья, будут другие путники, но не встретил никого. Когда стало смеркаться, дорога свернула к прибрежным скалам. С берега я увидел то, что осталось от Кузницы, — развалины городка темнели по другую сторону небольшой бухты. От жутковатого спокойствия этого места бросало в дрожь. Ни одного дымка не поднималось от разрушенных домов, в гавани не было ни лодок, ни кораблей. Я знал, что дорога поведет меня прямо через развалины. Меня не привлекала эта мысль, но теплая нить жизни Кузнечика вела вперед.

За спиной раздались шаркающие шаги. Только долгие тренировки у Ходд спасли меня. Не раздумывая ни секунды, я резко развернулся, одновременно поднимая палку, и на широком круговом замахе угодил по челюсти одному из тех, кто подобрался ко мне со спины. Остальные отступили. Трое. Все «перекованные», пустые, как камень. Тот, которого я ударил, катался по земле и вопил. Никто, кроме меня, не обращал на него никакого внимания. Я снова ударил его палкой, на сей раз по хребту. Он закричал громче и забился в конвульсиях. Времени для раздумий не оставалось, и все же меня удивили собственные поступки. Я знал, разумно убедиться в том, что поверженный враг действительно обезврежен, но никогда бы не смог ударить воющую собаку — а именно так я поступил с этим человеком. Но драться с «перекованными» было все равно что сражаться с призраками. Я не ощущал присутствия ни одного из них. У меня не было никакого чувства боли, которую я причинил раненому человеку, никаких отзвуков его ярости или страха. Бить его было все равно что захлопнуть дверь — насилие есть, но нет пострадавших. И я снова ударил «перекованного», чтобы убедиться, что он не схватит меня, если я перепрыгну через него.