Ученик воина (Солдат-недоучка)

Майлз замер с открытым ртом. Все его мысли в последние дни были сосредоточены лишь на том, чтобы выскользнуть из-под опускающейся на него гранитной плиты закона Форлопулоса. Он не был уверен, что останется в живых, и уж тем более не мечтал о награде. Да еще о такой награде…

Отец повернулся к нему и сказал чуть тише:

– Разумеется, если вы не посчитаете это ниже своего достоинства, адмирал Нейсмит. Кстати, я до сих пор не поздравил вас с повышением по службе.

Майлз густо покраснел:

– Это же было сплошное надувательство, сэр, вы сами прекрасно знаете.

– Сплошное?

– В основном.

– О, ты научился хитрить – даже со мной… Тебе уже знакомо пьянящее чувство власти над людьми; сумеешь ли ты заставить себя подчиняться? Быть разжалованным – горькая пилюля, проглотить ее не так просто, – он многозначительно усмехнулся.

– Вы ведь тоже были разжалованы после Комарры, сэр.

– До капитана.

– У меня теперь луженый желудок, так что я переварю любую пилюлю. Ничего, сумею…

Граф Форхалас скептически повел бровями.

– Вы думаете, из него выйдет хороший прапорщик, а, адмирал Форкосиган?

– Думаю, прапорщик из него выйдет ужасный, – честно признал граф. – Но если измученные командиры не придушат его за чрезмерную… э-э… инициативу, то в один прекрасный день он станет отличным офицером Генштаба.

Форхалас с неохотой кивнул. Майлз и отец обменялись торжествующими взглядами.

По окончании двухдневного заседания Совет единогласно вынес оправдательный приговор. Сам Грегор во время голосования перешел в правую половину зала вместо обычного для императора центра, где по традиции оставались воздержавшиеся. Даже старые политические противники Форкосигана последовали за императором, хотя сделали это с таким видом, словно идут против совести.

Граф Форхалас оказался единственным воздержавшимся. Теперь можно было не сомневаться, что он не связан с Фордрозой – иначе попытался бы замести следы.

– Вот упрямый старый хрен, – с уважением пробормотал премьер-министр, еле успевая раскланиваться в ответ на сыпавшиеся со всех сторон поздравления. – С его убеждениями я вряд ли соглашусь, но его убежденности можно позавидовать.

Майлз молча наслаждался своим триумфом. По крайней мере Элен теперь ничто не угрожает.

Но был ли он счастлив?

Заросли дикого винограда, взбирающиеся по берегам озера неподалеку от Форкосиган-Сюрло, уже подернулись светлой зеленью. Теплый ветерок поднимал легкую рябь, и она рассыпалась по воде сверкающими блестками… Майлз где-то читал, что у некоторых народов существует обычай класть серебряные монеты на глаза усопших. Он представил, как солнечные блики монетками опускаются на дно озера, серебряный слой растет, растет и вот на поверхности возникает серебряный остров…

Весна только началась, и почва в глубине не успела как следует оттаять. Майлз выбросил из ямы еще одну лопату промерзшей земли. Он копал с утра и теперь чуть не падал от усталости.

– Смотри, у тебя все руки в крови, – сказала ему мать. – Ты мог бы сделать то же самое за пять секунд с помощью плазменного пистолета.

– Кровь смывает грехи, – ответил он. – Так говорил сержант.

– Да…

Мать больше не проронила ни слова. Подошла к дереву, села, опершись спиной о толстый ствол и залюбовалась озером. Бетанское воспитание, подумал Майлз. Часами может не отрываясь смотреть на открытые, вольные пространства…

Ну вот и готово. Отец подал ему руку, помогая выбраться из ямы. Майлз нажал кнопку на гравитационной панели, и гроб медленно опустился к месту вечного успокоения Ботари. Сержанту всегда приходилось терпеливо дожидаться, пока Майлз закончит свою работу, и сегодня он ждал снова – в последний раз.

Засыпать могилу оказалось несравненно более легким и быстрым делом, чем вырыть. Надгробье, заказанное отцом, было еще не готово. Да это и неудивительно – ручная работа, как и все надгробья фамильного кладбища Форкосиганов. Здесь же, неподалеку, лежит прах его деда – рядом с бабушкиным. Бабушку по отцовской линии Майлз никогда не видел – она погибла во время гражданской войны.

Он поставил неглубокий бронзовый сосуд в ногах могилы; внутри лежали сухие веточки горного можжевельника и прядь его волос. Потом достал из кармана тот самый цветной шарф, бережно развернул его и положил в сосуд упругий черный локон. Мать добавила пучок жестких седых волос с головы графа Форкосигана и медно-рыжую прядь – от себя. Родители отошли в сторону и, взявшись за руки, безмолвно глядели на свежий земляной холмик.

Майлз, подумав, положил шарф в жертвенную чашу.