Ученица. Предать, чтобы обрести себя

Через час седло заняло свое место. Шон сказал, что можно садиться. Я залезла на крышу амбара, так как была уверена, что ограда загона не выдержит ярости коня. Но когда Шон оказался в седле, Годовик просто поскакал вперед. Он на несколько дюймов приподнял передние копыта, словно собираясь встать на дыбы, но, подумав, опустил голову и поставил копыта на землю. За мгновение он признал наше право скакать на нем. Он принял мир таким, каков он есть, а в этом мире он принадлежал нам. Он никогда не был диким, поэтому не слышал оглушающего зова другого мира, мира горы, где можно было никому не принадлежать и не ходить под седлом.

Я назвала его Бадом. Целую неделю я каждый вечер смотрела, как Шон скачет на Баде по загону в серых сумерках. А потом теплым летним вечером сама подошла к Баду, взяла поводья и вскочила в седло, пока Шон крепко держал уздечку.

Шону не нравилась его прежняя жизнь, и он решил начать все заново. Первым шагом стало отдаление от старых друзей. Неожиданно брат стал появляться дома каждый вечер. Он постоянно искал, что можно сделать. Он начал возить меня на репетиции в Ворм-Крик. Когда мы оставались в машине вдвоем и катили по трассе, он становился спокойным и веселым. Шон шутил, поддразнивал меня, а иногда давал советы – чаще всего советовал не следовать его примеру. Но когда мы приезжали в театр, он менялся.

Поначалу Шон смотрел на молодых парней сосредоточенно и осторожно, потом начал их подкалывать. Явной агрессии не было, лишь мелкие провокации. Он мог сбить с кого-то шляпу или выбить банку с газировкой из рук, а потом хохотать, когда на джинсах противника расплывалось темное пятно. Если задирали его – а этого обычно не случалось, – он сразу же строил из себя головореза. Лицо его становилось заносчивым и мрачным. Но когда мы снова оставались вдвоем, маска спадала, бравада исчезала, словно бронежилет, и он снова становился моим братом.

Инстинкт был моим ангелом-хранителем. Всю жизнь инстинкт учил меня одному: полагаться всегда только на себя.

Больше всего я любила его улыбку. Верхние клыки у него так и не выросли. Холистические дантисты, к которым родители водили его в детстве, ничего не замечали, пока не стало слишком поздно. В двадцать три года он наконец-то сходил к стоматологу-хирургу. Ему разворотили все десны и вытащили клыки через ткани под носом. Хирург посоветовал Шону как можно дольше сохранять молочные зубы. «Когда они испортятся, – сказал он, – можно будет поставить штифты». Но они так и не испортились. Они сохранились – упрямое напоминание о странном детстве. И каждый, кто сталкивался с его бессмысленной, бесконечной, пустой воинственностью, понимал, что этот человек когда-то был мальчишкой.

Стоял теплый летний вечер. Через месяц мне должно было исполниться пятнадцать лет. Солнце опустилось за Олений пик, но еще не село. У нас оставалось несколько светлых часов. Мы с Шоном были в загоне. Весной Шон объездил Бада и теперь очень серьезно относился к лошадям. Все лето он покупал лошадей, чистокровных и пасо фино. Большинство из них были необъезженными, потому что Шон старался сэкономить. Мы все еще работали с Бадом. Несколько раз мы скакали на нем по открытому пастбищу, но он был конем неопытным и непредсказуемым.

Тем вечером Шон оседлал новую лошадь, медного оттенка кобылу. Для нее это было впервые. Шон сказал, что она готова к короткой прогулке, и мы отправились в путь – он на кобыле, я на Баде. Мы проехали около полумили в гору, стараясь двигаться осторожно, чтобы не напугать коней. Наша дорога проходила мимо пшеничных полей. А потом я совершила глупость: слишком приблизилась к кобыле. Ей это не понравилось, и она, резко рванув вперед, лягнула задними копытами Бада в грудь.

Бад взбесился.

Я завязала поводья узлом, чтобы надежнее держаться в седле, и не смогла их удержать. Бад сделал свечку, потом начал брыкаться, напрягаясь всем телом. Поводья летали над его головой. Я вцепилась в луку седла и крепко сжала ноги, обхватив коня под животом. Не успела я собраться с мыслями, как Бад, продолжая брыкаться, со страшной скоростью понесся к оврагу. Нога моя проскользнула в стремена до самой икры.

Я часто объезжала лошадей вместе с дедом и прочно запомнила его совет: «Что бы ты ни делала, никогда не позволяй, чтобы нога застряла в стременах». Объяснений мне не требовалась. Я знала, что так со мной все будет в порядке, в худшем случае я окажусь на земле. Но если нога застрянет в стременах, лошадь потащит меня за собой, пока я не разобью голову о камень.