Ученица. Предать, чтобы обрести себя

Возле Альбукерке склад Walmart оказался закрыт, и нас не могли разгрузить два дня. Мы находились за городом: там не было ничего, кроме стоянки и красного песка со всех сторон. Мы ели чипсы и играли в «Марио Карт». К вечеру второго дня наши тела окончательно затекли от долгого сидения, и Шон сказал, что будет обучать меня боевому искусству. Первый урок прошел на закате на стоянке для грузовиков.

– Если ты знаешь, что делать, – сказал Шон, – то сможешь обезвредить противника с минимумом усилий. Можно управлять телом человека всего двумя пальцами. Нужно лишь знать слабые места и уметь их использовать.

Он схватил меня за запястье и согнул его, направив мои пальцы вниз так, что они болезненно коснулись внутренней стороны руки. Он продолжал давить, пока я не изогнулась и рука не оказалась за спиной.

– Видишь? Это слабое место, – объяснил Шон. – Если я надавлю сильнее, ты будешь обездвижена. – Он усмехнулся своей ангельской усмешкой. – Но я не буду, потому что это чертовски больно. – Он отпустил меня и сказал: – Ну а теперь попытайся ты.

Я согнула запястье брата и изо всех сил нажала, стараясь заставить его завести руку за спину, как это было со мной. Шон не двигался.

– Может быть, тебе лучше попробовать другой прием? – задумчиво сказал он.

Он обхватил мое запястье по-другому, так может схватить нападающий. Шон показал мне, как ослабить захват: где пальцы противника слабее всего, а кости моей руки наиболее крепкие. Через несколько минут я научилась выскальзывать даже из его сильных пальцев. Шон научил меня уклоняться от удара и показал, куда бить, чтобы повредить дыхательное горло.

На следующее утро наш трейлер разгрузили. Мы забрались в кабину, получили новый груз и ехали еще два дня, наблюдая, как белые линии гипнотически скрываются под капотом цвета слоновой кости. Развлечений у нас было немного, поэтому мы играли в разговоры. В этой игре было всего два правила. Во-первых, в соседних словах менялись местами первые буквы.

– Ты – не моя младшая сестра, – говорил Шон. – Ты – моя сладшая местра.

Слова он произносил лениво, и буквы звучали у него не так, как у всех.

Второе правило заключалось в том, что каждое слово, содержащее в себе цифру, нужно было изменить так, чтобы цифра стала на единицу больше. Например, в слове «смотри» была цифра «три», которая в нашем разговоре становилась «четырьмя».

– Сладшая местра, – мог сказать Шон, – смотри (при этом «смотри» он заменял на «смо-четыре») будь внимательна. Впереди пункт проверки, а платить штраф я просто («просто» он менял на «про-двести») позволить себе не могу. Пора опять (здесь «опять» он менял на «о-шесть») пристегнуть ремень.

Когда это нам надоедало, мы включали рацию и слушали переговоры между водителями трейлеров, колесивших по трассам Америки.

– Остерегайтесь зеленого тарантаса, – произнес грубый голос, когда мы находились где-то между Сакраменто и Портлендом. – Полчаса тусовался в моей слепой зоне.

Шон объяснил мне, что тарантасами водители больших трейлеров называют обычные машины и пикапы.

Другой голос пожаловался на красный «феррари», который играл на трассе «в шашечки» на скорости 120 миль в час.

– Чертов ублюдок чуть не врезался в синий «шевроле», – пробился сквозь помехи еще один низкий голос. – Черт, в «шевроле» дети. Кто-нибудь впереди может унять этого гада?

Голос назвал свое местоположение.

Шон сверился с дорожным указателем. Мы были впереди.

– Я белый Пит на рефрижераторе, – произнес он.

Настала тишина, все искали в зеркалах белый тягач Peterbilt с рефрижератором. Затем ответил третий голос, еще более грубый, чем первый:

– Я – синий KW, тащу сушильную камеру.

– Вижу, – ответил Шон и показал мне темно-синий Kenwort чуть впереди нас.

Когда в наших зеркалах появился «феррари», Шон поддал газу и догнал Kenworth. Теперь два пятидесятифутовых трейлера ехали бок о бок, блокируя обе полосы. «Феррари» гудел, дергался взад и вперед, нажимал на тормоза, снова сигналил.

– Как долго его держать? – со смешком произнес хриплый голос.

– Пока не остынет, – ответил Шон.

Через пять миль они его пропустили.

Наша поездка длилась около недели, а потом мы передали Тони, чтобы он искал нам груз до Айдахо.

– Что ж, сладшая местра, – сказал Шон, когда мы приехали на нашу свалку, – опять (он привычно заменил «опять» на «о-шесть») возвращаемся к работе.

Оперный театр Ворм-Крик объявил о подготовке нового спектакля – «Карусель». Шон привез меня на прослушивание, а потом, к моему удивлению, решил пройти прослушивание сам. Там же был и Чарльз. Он болтал с девушкой по имени Сэди. Сэди было семнадцать лет. Она слушала Чарльза, кивала, но при этом не отрывала глаз от Шона.

На первой же репетиции Сэди подошла и села рядом с Шоном. Она прикасалась к его плечу, смеялась, поправляла волосы. Сэди была очень красивой – мягкие, пухлые губы, большие темные глаза. Но когда я спросила у Шона, нравится ли она ему, он ответил, что нет.

– У нее рыбьи глазки, – сказал он.

– Рыбьи глазки?

– Ну да, рыбьи глазки. Они чертовски глупы, эти рыбы. Они красивые, но в голове у них пусто, как в покрышке.