Ученые досуги Наф-Нафа

«Столетиями умирающий город» оборачивается хитрой приманкой для туристов. «Мы последние видевшие Венецию. Скоро ее не станет…», — читаешь отзывы литераторов последних 200 лет. А все стоит старушка, пудрится и веселится, пропуская через себя в год миллионы счастливчиков, тешащих себя иллюзиями, что они предпоследние кто застал «еще ту — старую Венецию».

«Париж»

Сознанию активно созидающему, кипящему энергией более близок миф о Париже. О веселой Богеме. Столице искусства, творческой лаборатории мира. Хотя теперь это только миф. Современный Париж превратился в музей недавней культурной славы, и никого из великих в кафе на Монмартре или на Монпарнасе уже не встретишь. Все автографы мастодонтов на стенах кафе старательно забраны под стекло, сами метры в Париж наезжают редко. Миф…

Еще сосем недавно по историческим и по человеческим меркам все кипело. Вскормленный Версалем (в терминологии автора «Москвой» — устойчивым понятием государственного искусства времен социалистического реализма) с неудержимой тягой к имперской роскоши, Париж сделался «жилищем славных муз». Революция вновь обратившаяся Империей внесла свой подтекст: чтоб оказаться впереди планеты всей, чтоб родился очередной ампир время от времени надо устраивать переворот.

Так и было. Обилие коротких и малоудачных революций бурными ливнями с громом и молниями поносилось над Городом вычищая накопившийся академический мусор и обновляя кровь. На искусство в Париже всегда был спрос, имперская столица росла и богатела потребляя невиданное ранее количество скульптур, художественных полотен, опер и оперетт. Пресыщенные жизнью рантье находили в увлечении искусством развлечение, порой перетекающее в азартное увлечение: сегодня за бесценок купить полотно у нищего молодого художника — завтрашнего гения чьи работы оценят в миллионы. Для прижимистого француза подобный шаг кажется весьма рискованным, но ощущение риска купирует атмосфера артистического казино особенно при приеме нескольких стаканчиков абсента. Напитка «превращающего заурядность в гения, а гения — в безумца».

Париж притягивал гениев всего мира не столько перспективой коммерческого успеха, сколько толерантностью ко всему, возможностью творить и быть признанным. Творить в атмосфере «свободы», в окружении разноязыкой толпы таких же гениев, веселых богемных девиц, богатых галерейщиков. Париж — искусство «улиц и площадей». Не карнавалов или политических демонстраций, но открытых выходящих на улицу кафе или отделенных от нее прозрачными витринами.

Парижские кафе отдельный миф внутри большого мифа, выпестованный многими славными и увековеченный монументальной фреской Хемингуэя. Приятное сидение за чашкой кофе превращалось в высший вариант творчества, в спор рождающий высочайшую художественную истину. Миф, поскольку в кафе может родиться отрывок, статья, фельетон, набросок, эскиз. Все монументальное рождается в тиши, в уединении.

«Классический парижский художник» по определению беден, живет в пенале студии-мансарды, где умещаются только мольберт и лежанка, нет места и времени кухне на которой часто нечего приготовить. В коморке общаться с коллегами неудобно поскольку кто-то все время в гостях, а гостю пристало относиться к хозяину подобострастно. Здесь не до свободы мнений.

Папаша Хэм утверждал что ходит в кафе исключительно писать (хотя и не очень в это верится), поскольку дома дети кричат, жена вечно стирает сопливые носовые платки вместо веревок для просушки приклеивая их к оконному стеклу полностью убивая этой бытовой деталью всякое писательское настроение. За мраморным столиком со стаканом рома в руке ты мужчина, рыцарь в своей крепости, в воображении своем бродишь по просторам саванны, рыщешь яхтой в волнах бушующего океана строчка за строчкой ложащихся на белую бумагу. Хэм очень сердился когда к нему подсаживались поболтать знакомые, отвлекая от чистого листа.

Таков миф парижских кафе где мраморная крышка столика с серыми прожилками превращается в разложенную карту мира, рюмки с изумрудным абсентом что через минуту замутит хрустальный цилиндр воды, бокалы кроваво-красного вина, черный кофе в дымящееся черное зеркало которого можно смотреться словно в бездну. Средь сих жертвенных сосудов небрежной рукой раскиданы листы бумаги с быстрыми набросками: планы всемирных завоеваний, строительства империй искусства, чертежи «бомб» что взорвут старый мир. Чуть измяты листы с разноцветными разводами напитков, но листы исписаны бисерным почерком писателей, размашистыми стопами поэтов, быстрыми угольными набросками или сумасшедшей скачкой закорючек нот по пяти линиям нотного стана.