Ученый из Сиракуз

Сдвинулись со старых мест и планеты, пройдя тот самый путь среди звезд, какой прошли бы и на небе. Механизм представлялся разумным, живым. Казалось невероятным, чтобы игра рычажков и колесиков могла создать такие сложные и разнообразные движения.

— Ты совершил невозможное! — сказал учителю Гераклид. — Вдохнул душу в медные холодные части машины. Твой глобус умеет не только дышать и двигаться, но и делать вычисления. Откуда бы иначе Луна знала, что ей следует делать один оборот за двадцать девять оборотов сферы, а Солнцу за триста шестьдесят пять?

— Делает вычисления? — Архимед с любовью погладил сверкающую выпуклость глобуса. — Нет, он не делает вычислений. Просто гармония мира подменена в нем сходной гармонией механизмов.

— А эти звуки… Ты хотел изобразить музыку Платоновых сфер?

— Нет, Гераклид, — усмехнулся Архимед, — просто я не нашел другого способа передать движение некоторым внутренним частям, как подвести к ним трубки и поставить воздушные вертушки. Они-то и шумят. Планеты, я думаю, перемещаются бесшумно.

_____

В назначенный день состоялось чтение новой книги Архимеда. В парадном зале дворца собралось много народа: члены царской семьи, знатные горожане, иностранные гости. Столб солнечных лучей падал из прямоугольного проема в потолке, освещая блестевшую золотом сферу. Рядом с ней на небольшом столике с гнутыми ножками лежала в раскрытом ларце книга.

Гераклид волновался. Как воспримут эти люди, в большинстве далекие от астрономии, работу, достаточно сложную по замыслу и выполнению?

Архимед не был хорошем оратором. Устройство глобуса он объяснял сбивчиво, останавливался на деталях, которые, вероятно, вызвали у пего наибольшие затруднения. И этим еще больше запутывал слушателей.

Дойдя до строения вселенной, ученый оживился. Большие числа были его стихией. Приводя примеры, уменьшая для сравнения привычные вещи, он сумел распахнуть перед слушателями просторы, от ощущения которых начинала кружиться голова. Гераклид был поражен, с каким вниманием гости слушали рассказ о тайнах планет. Вояки и торговцы, живущие заботами сегодняшнего дня, может быть, пи разу в жизни не обращавшие глаз к звездам, как завороженные следили за картиной мира, которую рисовал перед ними живой высохший старик, разумом проникший в дали, не доступные ни кораблям, ни птицам. Гераклид чувствовал, что по-настоящему понимают учителя совсем немногие: Скопин, Бел-Шарру-Уцар, может быть, Прокл. Но верили все, верили и восхищались.

Особенно поразила слушателей демонстрация глобуса. Когда наконец все насмотрелись на него и опять расселись по местам, Зоипп прочитал экспромт:

Неба устав, законы богов, гармонию мира —

Все сиракузский старик мудро на Землю принес.

Воздух, скрытый внутри, различные движет светила

Точно по данным путям, сделав творенье живым.

Ложный бежит зодиак, назначенный ход выполняя,

Лик поддельный Луны вновь каждый месяц идет.

Смелым искусством гордясь, свой мир приводя

во вращенье,

Звездами вышних небес правит умом человек^[13].

Потом говорил Прокл, назвав Архимеда гордостью Сиракуз, высказывали восхищение и другие. В конце Гиерон поблагодарил Архимеда, сказал, что глобус будет поставлен в специальном зале дворца, который распишут подходящим образом, и объявил о наградах Архимеду, Скопину, мастерам, изготовлявшим глобус.

— Гераклиду, афинянину, — сказал Гиерон под конец, — кроме денежной награды, даруется сиракузское гражданство.

Все гости были приглашены на вечерний симпоссион.

Вёчер был теплым, и ложа расставили в окруженном колоннадой дворе, вымощенном цветными мраморными плитами. Между ложами на высоких подставках из черного дерева горели яркие лампы. Слуги сновали между гостями, меняя блюда, подливая в килики драгоценные вина.

На пиру говорили о красоте мудрости, о величии науки, которая делает человека подобным богам, о том, что слава мудреца выше и долговечнее славы полководца.

Бел-Шарру-Уцар подошел к Архимеду и долго поздравлял его с успехом.

— Ты создал прибор, воистину неоценимый для астрологов, — говорил оп, — владея таким глобусом, можно составлять гороскопы, вовсе не глядя на небо!

— А знаешь, — тихонько сказал Гераклид подошедшему Магону, — я ведь раскрыл тайну зеркала.

— Сам?

— Да. А потом как-то проверил, спросив у учителя.

— Так в чем же было дело? — спросил Магон.

— Ты слишком многого хочешь, — засмеялся Гераклид, — я не выдаю чужих тайн. Даже друзьям.

Гераклид был счастлив. Он прикоснулся к мыслям учителя, помог ему в работе, вместе с ним ощутил радость открытия. У него были друзья, увлеченные наукой, он жил в городе, живом, деятельном и мирном, где мудрый государь предпочитает философские чтения военным походам. Его обаяние чувствовалось во всем. Здесь не было места лести и интригам, которые так раздражали Гераклида в Александрии.

«Вот и прошел год с той поры, как я вернулся к учителю, — думал Гераклид. — Надо было сделать это раньше. Я люблю этого человека, стремления которого только сейчас начинаю постигать…»

Когда они, захмелевшие и усталые, вернулись домой, Гераклид, едва сдерживая слезы, обратился к Архимеду: