Ученый из Сиракуз

— Ты узнал меня, Гераклид! — Гай виновато улыбнулся. — Видишь, досталось мне, и поделом досталось. Нет, не станет больше Гай Прокул жертвовать собой и рисковать жизнью ради этой нечисти!

— Что случилось?

— А! Будь они все прокляты! Рядовым в Сицилии до конца войны! Терпеть издевательства, брань, терпеть несправедливость… Я ушел. Забьюсь в щель, пока не кончится бойня, а там я им докажу, кто прав! У меня есть свидетели…

— Погоди, — сказал Гераклид, — пойдем, тут рядом рынок. Я куплю тебе одежду, накормлю, потом отправимся ко мне, и ты все успеешь рассказать.

— Не надо. Ведь здесь Марк. Лучше сразу к нему. Кстати, ты не знаешь, где он живет?

— Знаю и могу проводить.

— Вот и славно, — обрадовался Гай, — не думай, я сыт, утром поел у пастухов.

И пока они шли к дому Марка, Гай без умолку говорил о своих обидах:

— Нет, Гераклид, на свете страны более жестокой со своими гражданами, чем Рим! Когда Ганнибал разбил нас под Каннами, надо было сорвать на ком-то зло, и тогда трусы, виноватые в поражении, и в первую очередь Варрон, обвинили в трусости и предательстве нас, которые собрали остатки армии и фактически спасли город!..

Я готов терпеть голод, усталость, боль. Но подчиняться несправедливости!..

Так они дошли до дома Марка, через незакрытую калитку вошли в сад и застали хозяина сидящим в раздумье у порога перед большим вогнутым зеркалом.

Увидя гостя, Марк вскрикнул от неожиданности, потом вскочил и порывисто обнял Гая.

— Гай Прокул, живой, у меня! — Марк с беспокойством и радостью теребил друга. — В каком ты виде! Ты потерпел кораблекрушение? Я вижу… Боги, сколько же, верно, тебе довелось пережить! Ты нуждаешься? Не тревожься: мой дом — твой. Сейчас Сабин приготовит ванну, ты смоешь дорожную грязь вместе с заботами. Как я часто вспоминал тебя все эти годы, Гай!

— Ну вот и все, — сказал растроганный Гай, высвобождаясь из объятий и садясь на скамью, — вот и все, Марк. Как ты прав, что нашел себе тихое место вдали от кровавых рек, затопивших мир… Да, я потерпел кораблекрушение тогда, при Каннах… О, как нас побили! Страшно вспомнить! Пятьдесят тысяч полегло наших. Когда консул Эмилий Павел был убит, а Варрон позорно бежал с поля боя, остатки войска вернулись в лагеря. Их было два — наш, малый, на том же берегу Ауфиды, что и стан Ганнибала, и большой, где стояло войско Баррона. Я оказался старшим по чину, положение было отчаянным. Я приказал выставить караулы, отправил отряды вытаскивать раненых, велел готовиться к утреннему отступлению. И тут явился военный трибун из большого лагеря, Публий Семироний Тудитан, этот выкормыш Варрона, и стал звать нас перейти в его лагерь и всем вместе ночью бежать в крепостишку Канусий. Все это выдавалось за прорыв из окружения, за героизм! А на деле он предлагал спасаться тем, кто был в состоянии перейти реку, предлагал бросить раненых, бросить на произвол судьбы тех, что еще бродили среди трупов и подходили, продолжали подходить всю ночь! И человек шестьсот ушли с ним, бежали, ничем не рискуя, в Канусий, оставив знамена, раненых, оружие. Но они герои, а мы, которые спасли товарищей, мы оказались у них трусами и предателями! Мы, мол, собирались сдаться! Они судили по себе, подлецы. Трусы обвинили в трусости честных воинов, выполнивших долг. И, представь, сенат слушал не нас, а их. Мы наказаны ссылкой в Сицилию до конца войны! Встречал ли ты большую подлость? Нет, с меня хватит!

По мере того, как Гай говорил, Марк отодвигался от него, кривясь, как от боли.

— Это правда? — с трудом выговорил он.

— К несчастью, — ответил Гай. — Надо переждать. Я смогу им доказать, кто прав, не сомневайся…

— Уходи! — вдруг закричал Марк. — Дезертирам нет здесь места!

— Что?

— Ты не друг мне больше. Предатель, трус, уходи, пока я не убил тебя!

— Трус? — Гай медленно поднялся. — Ты смеешь называть меня трусом? Ты, не державший оружия, называешь трусом меня, героя Тразиментского озера, трижды раненного в бою… Да как повернулся у тебя язык!

— Прости, я погорячился, — с трудом выговорил Марк. Он стоял бледный, опустив голову. — Прости меня. И все же ты должен уйти к Аппию Клавдию и просить прощения за самовольную отлучку, и если он накажет тебя, то будет прав..

— Марк, опомнись! — вмешался Гераклид. — Как же ты можешь не верить другу и доверять клевете, которую на него возвели!

— Я обязан верить сенату, — хмуро ответил Марк, — один человек может ошибиться, народ Рима — нет. Уходи, Гай! Пока Рим не простит тебя, ты мне не друг.