Училка и миллионер

За столом она сидит в напряжении. Я понимаю, что я тут не особо к месту, но в целом атмосфера очень дружественная и искренняя. У меня никогда такого не было, ни с кем, кроме бывшей жены и Рема я не был в принципе близок душевно, но и они не всегда были рядом. Богдан воевал, а Лина… ну тут вообще сложно дать определение. А вот такой чистой, искренней, лёгкой, свободной дружбы, семейных посиделок, да чтобы детский смех вокруг — у меня никогда не было.

И данный факт вдруг неожиданно ранит.

А ведь я мог бы быть уже сейчас частью всего этого. Не отщепенцем, незваным, нежелательным гостем, а частью. Полноправной частью. Нужно было лишь открыться раньше перед Катериной.

Но сперва я не считал нужным, а потом боялся. Тянул кота за яйца и дотянулся.

Катя почти не ест. Она старательно меня игнорирует, хотя я сижу рядом. Смеётся чуть громче, двигается иногда чуть резче. Вижу, как немного расслабляется, когда берёт на руки девочку Зерновых или их мальчика.

Прыскает, чуть прикусив губу, когда малыш вытирает измазанные в еде пальцы, о мою рубашку, но тут же снова хмурится.

Часа через два появляется какое-то движение. Родители Зернова уходят играть с детьми в оборудованную часть дворика, оставив нанятую няню сидеть в сторонке. Я мало-мальски тоже расслабляюсь, общаясь с мужчинами возле мангала, Катя с Викой и Марией негромко болтают возле стола.

— Через час поеду, — говорит Катерина. — Пора уже.

Вика ей что-то отвечает, мазнув взглядом по мне, но мне не слышно, что именно. Я подбираюсь. Через час тогда и поговорим.

И почему ей надо уходить? Надеюсь не “в некотором роде” ждёт.

— Кать, — зовёт с другой стороны двора, где играют дети, мать Зернова. — Там Рита приехала с Савелием, у неё самой дочка заболела. Я выйду за ним.

Катерина резко подскакивает и вытягивается как струна, метнув на меня острый взгляд, а во двор возвращается её тётка с… младенцем на руках.

Она подходит к Кате, и ребёнок тянет к ней руки, а потом прижимается и трётся носом о плечо, всхлипывает и затихает.

Так дети ведут себя с матерями. Не знаю, откуда уверенность, но точно знаю, что это её ребёнок.

Маленький, явно меньше года, но уже держит голову и спину. Ему больше полугода и меньше года. Месяцев… девять?

У Кати есть маленький околодевятимесячный сын.

Простая математика.

У Кати и… у меня?

С каждым моим шагом к ней она прижимает ребёнка всё крепче. Тот начинает сопротивляться и стучит ладошкой по её груди, требуя внимания или, может, молока. Из-за шума в собственных ушах я не сразу замечаю, что во дворе становится как-то тихо.

Можно предположить, что она рассердилась, переспала с кем-то и залетела, но правду я вижу, когда подхожу ближе. Шапочки на ребенке нет, и под светленькими волосами чуть выше виска виднеется бледно-сиреневое родимое пятно, крупное. Один из видов невусов, что могут передаваться по наследству.

У меня тоже есть такое на затылке под волосами.

Мальчик оборачивается ко мне и поднимает свои огроменные глаза. Светлые и чистые, я таких не видел никогда и нигде. И смотрит так, будто всё знает. Внимательно и проникновенно заглядывает в самую душу, заставляя что-то большое и тяжёлое сильно шарахнуть в груди.

— Иди ко мне, Савушка, — жена Игоря протягивает руки к ребёнку, и он, хоть и без особого желания, но идёт к ней.

Катя продолжает стоять, опустив глаза несколько секунд, а потом резко вскидывает их на меня.

— Отойдём, — говорит глухо и, развернувшись, шагает в глубину сада.

Я иду за ней, пытаясь осознать то, что вслух пока никто не произнёс. В голове туман, в груди жжёт.

Катя останавливается за домом под раскидистым деревом, складывает снова руки на груди в оборонительном жесте и твёрдо смотрит мне в глаза.

Молчит.

— Ребёнок мой? — выдавливаю севшим голосом, понимая, что нутро топят новые эмоции. Саднящие, злые, болючие.

— Это имеет значение? — выгибает бровь, а у самой нижняя губя дрожит.

— Отвечай, Катя.

— Он мой.

Она пытается говорить твёрдо, но у неё не получается. Голос срывается, а веки краснеют.

Я думал, что увижу её и мы поговорим. Попрошу прощения, сделаю всё, чтобы снова была моей. Но сейчас я чувствую дикую, обжигающую злость. Саднящую досаду.

Отомстила.

Размазала, блядь. Секрет за секрет тебе, Макарский.

— Нам пора, Сава приболел, не хочу, чтобы другие дети тоже заразились.

Катя делает шаг, но я сжимаю пальцы на её руке.

— Ты офонарела, Катерина? — сжимаю зубы, чтобы не сказать чего похуже. — Ты скрыла от меня сына и теперь пытаешься уйти, как ни в чём не бывало?

— Нам надо домой.

Меня кроет. Глаза застилает пеленой. Знаю, что потом пожалею, но сейчас осознаю, что простить ей не могу. Пришёл вымаливать прощение себе, а в итоге всё летит к чертям. Но она скрыла от меня ребёнка. Моего сына. Какая у него фамилия? Когда день рождения? Здоров ли он или ему что-то нужно?

Она, блть, не имела права. Так нельзя наказывать меня было. Не таким способом.

— Ты и ребёнок едете со мной.

— Ещё чего! Нет…