По дороге домой Абуни говорил Сингамилю:
– Никогда я не задумывался над тем, что видел множество раз. Сколько раз я видел, как пашут поле, как разрыхляют, как обрабатывают землю, чтобы получить хороший урожай, но теперь я буду смотреть на это совсем другими глазами. В самом деле, Плуг и Мотыга могут поспорить, и каждый из них докажет свою пользу. Я рад, что мне досталась эта табличка. Я расскажу о ней Хайбани. Я расскажу о ней отцу. Когда я был совсем маленьким, у нас было небольшое поле. Я помню. Мать брала меня с собой, когда мотыжила.
– Чудак! – воскликнул Сингамиль. – Хайбани всю жизнь держит в руках и плуг, и мотыгу. Он хорошо знает, что они могут. Неужто ты думаешь, что отец твой не знает о пользе таких нужных вещей.
– Набайи говорил мне, что всякое знание приносит пользу, – ответил в задумчивости Абуни. – И это знание пригодится. Вот посмотришь, пригодится, когда мы начнем заниматься перепиской, простившись с «домом табличек».
Они простились с «домом табличек» через два года. Первым ушел Сингамиль. Отец взял его к себе в помощники, в надежде, что настанет день, когда его сын станет самостоятельным писцом, уважаемым человеком.
Потом пришла очередь Абуни. Отец «дома табличек», старый и суровый человек в полосатой юбке с красной бахромой, позвал его и сказал, что может предложить ему место у знакомого уммиа, имеющего небольшую группу учеников.
– Ты будешь переписывать таблички с древними сказаниями, поучениями и законами справедливости. Будь старательным, не осрами меня. Ступай, вблизи набережной есть маленькая улочка горшечников. Там ты найдешь «дом табличек» Лу-Инанни. Когда начнешь работать, скажи отцу, что я жду его с дарами.
Абуни поблагодарил и побежал не чуя ног. Прошло уже более трех месяцев с тех пор, когда Сингамиль покинул «дом табличек» и стал помощником у Игмилсина. Без друга было тоскливо и скучно. Он давно уже привык сидеть рядом с Сингамилем. И как бывало отрадно перекинуться шуткой, тихо посмеяться над пустяками. Не так уж много событий бывало в этом маленьком дворике, опоясанном глиняной стеной и уставленном скамьями из кирпичей и небольшими глиняными столиками. Здесь можно было положить сырую табличку для записи и готовую табличку, выданную уммиа. В «доме табличек» было запрещено смеяться и шутить, было запрещено плакать во весь голос, а новички, совсем «зелененькие», как их называли старшие, так часто вызывали гнев «владеющего хлыстом», что палка не отдыхала. Всхлипывая, малыши дрожащей рукой прижимали веревочку к мокрой глине таблички, чтобы приготовить ровные строки для письма. Те, которые уже умели владеть тростниковой палочкой, очень долго ошибались, небрежно выдавливая клинописные знаки. Глядя на них, Абуни вспоминал свое детство и точно такие же слезы и вздохи, обиду на всех тех, кто его обучал и так часто пользовался палкой или хлыстом.
«У меня не хватит терпения обучать малышей, – подумал Абуни. – А переписывать таблички для занятий – самое лучшее, что можно придумать. Я буду сидеть в своем дворе и буду переписывать только прекрасные сказания и песнопения. Что еще может пожелать уммиа для „дома табличек“? Что ждет меня, добрый Энки? Только ты знаешь об этом».