Учись тонуть

Можно ли умереть от разбитого сердца? Моя учительница говорит, что можно. Пальцы моих ног поджимаются, цепляясь за край бортика. Сердце так колотится, что путаются мысли.

Звук свистка пронзает мой позвоночник, как раскаленный электрический разряд.

Едва коснувшись воды, я принимаюсь молотить ее ногами и рассекать руками. На первом круге я иду третьей. На следующем повороте вырываюсь на второе место. На последнем отрезке я не делаю ни одного вдоха, ни единого. Половину дистанции я прохожу вровень с остальными, а затем вырываюсь вперед. Хватая ртом воздух, я касаюсь стенки первой.

Эхо разносит над бассейном вопли учеников нашей школы. Я высовываюсь из воды и оборачиваюсь, чтобы взглянуть на отца. Он улыбается. В самом деле улыбается. Я не видела его улыбки с тех пор, как умерла мама.

Теперь я точно знаю, что мне нужно делать.

Вечером Элис отказалась от ужина и вела себя тише, чем обычно.

— Что-нибудь не так, детка?

— Мне не хочется есть. — Она пожала плечами, размазывая картофельное пюре по тарелке.

— Знаешь, сегодня я виделась с твоей учительницей…

Зоуи заинтересованно подняла голову.

Элис оттолкнула тарелку.

— Я больше не хочу, спасибо, — сказала она. — Мне надо упражняться.

Я направилась наверх вслед за ней, но, когда вошла в ее комнату, она уже держала в руках скрипку. И подняла на меня вежливо вопрошающий безразличный взгляд.

— Элли, тебе, наверное, хочется узнать, что сказала миссис Филипс…

Элис крепче сжала смычок, но ничего не ответила.

— Она сообщила мне, что у тебя оказались вещи, принадлежащие другим девочкам. Я знаю: если ты взяла их, значит, на то была причина…

— Они сами захотели дать их мне на время. — Элис провела смычком по струнам, извлекая из них негромкий диссонирующий звук. — Я обещала их сохранить.

— И все же…

— Сегодня я их вернула. Пусть теперь сами о них заботятся. — Элис прошелестела нотной страницей и нахмурилась. — Я позанимаюсь, мама, хорошо?

Я могла продолжить разговор, когда она закончит. Наверное, она будет готова к нему попозже. Но звуки скрипичных гамм не стихали целых полчаса, а потом сбивчиво, с парой длинных пауз, началась пьеса Моцарта. Я ждала, пока не убедилась, что Элис закончила, но, когда вошла к ней, в комнате было уже темно и она, ровно дыша, лежала в постели с закрытыми глазами. Я поцеловала ее, и она не шелохнулась. Все вокруг выглядело как обычно: туфли стояли ровно, одежда была тщательно сложена, и лишь фарфоровые матрешки на каминной полке привлекли мое внимание. На этот раз они расположились каждая отдельно, на одинаковом расстоянии и в порядке убывания размеров, хотя обычно были вложены одна в другую. Много лет назад я привезла их с московского конгресса акушеров. Я взяла матрешку. И нащупала что-то острое — фигурка треснула. Я стала осматривать все их по очереди и обнаружила, что каждая разбита. Самые мелкие развалились на несколько частей, осколки поблескивали на ковре. Шторы колыхались на ветру, окно было распахнуто. Наверное, матрешек просто сдуло ветром. Я тихонько прикрыла оконные створки.

Мы поговорим завтра, по дороге в школу. Тогда Элис и расскажет мне, что случилось. Зачастую только это время мы могли проводить вместе без помех. Я закрыла дверь и сошла вниз. Утренняя мигрень разыгралась с новой силой и требовала моего внимания взрывами боли. Мне были необходимы покой и темнота.

София наводила порядок на кухне. Она приплясывала, переступая с ноги на ногу под громкую поп-музыку, и ее конский хвост пружинисто подпрыгивал на макушке. За уборку пыли в детских комнатах отвечала она. Я выключила радио, и София обернулась ко мне с круглыми от удивления глазами.

— София, ты знаешь, как разбились матрешки Элис?

Девушка покраснела. Последовала пауза. На секунду встретившись со мной взглядом, она потупилась и помотала головой.

Ее румянец и молчание были красноречивыми. Должно быть, она и разбила фигурки, но сознаваться в этом не собиралась. Элис дорожила матрешками: постоянно играла с ними, составляла семьи, выстраивая фигурки побольше кольцом вокруг маленьких и помещая в центр самую крошечную.