Учитель

Днем моим домом и школой управляла мадам директриса – достойная и элегантная дама с печатью озабоченности на высоком лбу, внушающая почтение излишне серьезным видом. Сразу после завтрака я расставался с ней и уходил в свой коллеж, а она – к себе в класс; днем я на час возвращался и всегда заставал ее в классе, погруженной в дела: тишина, прилежание, внимательность были ее верными спутниками. Она или вела уроки, или наблюдала за тем, как их ведут, и руководила взглядом и жестом, оставаясь неизменно бдительной. Объясняя урок, она заметно воодушевлялась, собственное занятие явно доставляло ей удовольствие. К своим ученикам она обращалась простым и непритязательным языком, который, однако, не был шаблонным и сухим: она не пользовалась готовыми формулировками, а сама строила фразы, причем зачастую они бывали весьма энергичными и впечатляющими; объясняя излюбленные темы по истории или географии, она в своем рвении нередко демонстрировала подлинное красноречие. Ее ученицы, по крайней мере самые старшие и смышленые, понимали, что этот язык – признак умственного превосходства, а кое-кто видел в нем и отражение возвышенных чувств; отношения между наставницей и девочками не были дружескими, но некоторые ученицы со временем искренне полюбили Френсис, и все до единой относились к ней почтительно. Она воспринимала их серьезно, радовалась, когда ей доставляли удовольствие успехами и прилежанием, и чувство такта никогда не изменяло ей. Когда ситуация требовала упрека или наказания, Френсис обычно проявляла достаточное терпение, но когда его испытывали, что порой случалось, молниеносная и резкая суровость становилась для виновницы заслуженным уроком. Порой ее взгляд и манеры смягчала нежность, но такое случалось редко – когда кто-нибудь из учениц болел или тосковал по дому или когда в школе появлялись несчастные маленькие сироты или девочки, намного беднее остальных, вызывающие скромным гардеробом и средствами презрение титулованных и прочих особ, увешанных драгоценностями и разодетых в шелка. Над такими слабыми подопечными директриса простирала крыло доброй опеки, к их постелям подходила по ночам, чтобы укрыть потеплее, им всегда находила зимой уютное место у печки, их поочередно звала к себе в гостиную, чтобы угостить кексом или фруктами, усадить на скамеечку у камина, побаловать семейным уютом и почти домашней свободой, провести вечер вдвоем, в тихих и спокойных беседах, в комфорте, ободрении и ласке, а когда приходило время сна, отпускала с нежным поцелуем. Но о Джулии и Джорджиане Дж., дочерях английского баронета, как и о мадемуазель Матильде де ***, наследнице бельгийского графа, и прочих отпрысках аристократических родов директриса заботилась так же, как обо всех остальных, пристально следила за их успехами, но ей никогда и в голову не приходило выделить их, подчеркнуть их превосходство; одну благородную особу, юную ирландскую баронессу леди Кэтрин, Френсис полюбила всем сердцем, но только за ум, пылкость, великодушие и таланты, а титул и положение в обществе были здесь ни при чем.

Остаток дня я также проводил в коллеже – за исключением ежедневного часа, который уделял школе по настоятельной просьбе жены. Она считала, что этот час я должен проводить среди ее учениц, чтобы изучить характер каждой, знать, что происходит в школе и дома, разделять ее интересы и иметь возможность высказывать мнение по щекотливым вопросам, когда оно требовалось; об этом Френсис напоминала мне неустанно, не давая моему интересу к ее ученицам угаснуть, без моего ведома и согласия не предпринимая никаких важных шагов. Когда я давал свои уроки литературы, ей нравилось сидеть рядом, сложив руки на коленях и являя собой образец внимания. В классе она редко обращалась ко мне, а если и обращалась, то с подчеркнутой почтительностью: ей доставляло радость по-прежнему считать меня своим учителем.

В шесть часов вечера мои дневные труды заканчивались, и я шел домой, ибо дом был моей тихой гаванью; когда я входил в нашу гостиную, дама и директриса тут же исчезала, а в моих объятиях оказывалась Френсис Анри, моя маленькая кружевница, которая была бы донельзя расстроена, если бы ее учитель не явился на эту встречу и не ответил поцелуем на ее тихое: «Bon soir, monsieur».