Учитель Дымов

– То есть эта Марина – твоя бывшая? Может, ты ее обидел чем?

Валера разводит руками:

– Ты думаешь, я помню? Это же давно было, она уже три года как за Геной замужем!

Буровский вздыхает.

– А если серьезно, – говорит он, – что ты потерял? Имя у тебя есть, накопления тоже кое-какие найдутся… поднапряжешься, откроешь новый Центр… кто к этой Марине пойдет, когда есть живой гуру Вал?

Валера допивает водку и задумчиво говорит:

– Нет, не буду. Мне кажется, это все к лучшему. Помнишь, ты когда-то сказал, что я – человек андерграунда? Я тогда отмахнулся, а ведь ты был прав! Все семидесятые я так прожил, и хорошо получалось, а потом появился Гена и стал вытаскивать меня на поверхность, сначала – сделать секцию, потом – фирму, потом – транснациональную корпорацию. И я повелся, потому что мне самому захотелось масштаба, захотелось возможностей, которые дает публичность, а надо было и дальше оставаться в тени. Я сейчас вспомнил, как Алла мне Кастанеду пересказывала: если на тебя направлено ружье с оптическим прицелом, надо просто исчезнуть. А ведь на нас всегда это ружье направлено – и в советское время, и сейчас. И даже оптический прицел больше не метафора, а такая… повседневная реальность. А я, как дурак, сколько уже лет изо всех сил лез туда, где меня лучше видно.

– Может, так и надо? – отзывается Буровский.

– Вот ты, например, – продолжает Валера. – Ты как занимался своей химией ароматических соединений, так и продолжаешь все эти годы. СССР распался, промышленность развалилась, институт твой десять раз с кем-то слили и укрупнили, а ты делаешь все то же, невзирая ни на что.

– Так я больше ничего и не умею, – говорит Буровский.

– Не в этом дело. Ты просто сохраняешь верность себе, вот как это называется. То есть из нас двоих по пути воина шел ты, а вовсе не я. Такие дела, – добавляет Валера, помолчав.

Буровский смотрит на него и думает: вот отправят меня через год на пенсию – и будет мне путь воина, но Валере, конечно, ничего не говорит. Что, в самом деле, лезть к человеку со всякой ерундой, когда у него по-настоящему серьезные проблемы?

По-настоящему серьезные проблемы начались у Валеры только в феврале, когда оказалось, что часть кредитов, взятых когда-то ООО «Валген», были оформлены как личные кредиты, выданные Валерию Дымову. Несмотря на инфляцию, превращавшую выданный пять лет назад кредит почти что в ноль, общая задолженность была такова, что с учетом пеней набегало около тридцати тысяч долларов. Еще месяц назад Валера легко погасил бы этот долг, но теперь, лишенный доступа к активам созданного им Центра, он остался один на один с группой кредиторов, предъявивших к оплате внушительный пакет документов. Валера попытался перевести стрелки на Марину, но разговор не сложился. Подпись твоя? Твоя. Долг твой? Твой. Тебе и платить.

Валера сразу понял, что проиграл. Прикинув, он предложил расплатиться, продав квартиру, которая досталась ему после развода с Ирой. Финальную часть переговоров он провел довольно удачно, выторговав месячную отсрочку, чтобы вывезти вещи, и право забрать все, что останется после продажи квартиры и оплаты долга. Он рассчитывал на четыре или даже на шесть тысяч долларов: район, где он жил, по-прежнему считался престижным, и цены там были немногим ниже, чем внутри Садового. На эти четыре (или шесть) тысяч вполне можно было протянуть полгода, а там, глядишь, еще что-нибудь придумается. Но первым делом надо было понять, куда Валере отправиться после продажи квартиры, и промозглым мартовским вечером он звонил в дверь квартиры на Усачева, удивляясь, куда это тетя Женя могла подеваться.

Они засиделись допоздна, Гриша, конечно, хотел ее проводить, но Женя представила неловкую, словно подсмотренную в дурном кино сцену прощания на пороге ее квартиры, все эти бесконечные уйди – нет, останься! – и твердо сказала, что доберется сама.

В пустом полночном вагоне она еще как-то держалась, но, поднявшись из метро в слякотную мартовскую морось, разрыдалась, едва выйдя из вестибюля «Спортивной». Снег, смешиваясь со слезами, таял на щеках, и Женя думала, что сейчас в Гришином бумажнике могла бы лежать не Машина, а ее фотография. Ее и их детей.

Ночь обступила Женю; влажная, промозглая ночь сочилась слезами и отчаянием. Посреди темной и пустой улицы Женя вспомнила, как зимой 1943 года приехала в Москву, приехала именно сюда, чтобы найти дом тети Маши. Потерянная, она брела по этой самой улице. И что же? Круг замкнулся. Она была одинока тогда – и одинока сейчас. Прожив всю жизнь, она вернулась туда, где была.

Если бы Женя встретила сейчас ту девочку-подростка, что бы она сказала ей, о чем бы предупредила? Не ходи в чужой дом? Не влюбляйся в чужого мужа? Забудь про свою любовь и создай свою семью?

Только вряд ли молодая Женя стала бы слушать Женю старую. И потому предостережения лучше оставить при себе, а советы… что советы? У Жени есть только один совет, и она может его дать прямо сейчас, самой себе, без всяких чудес и машин времени.