Учитель (Евангелие от Иосифа)

Вот же я, услышь, взгляни, вдохни, это то, что ты искал любя!
Пусть теперь текут без горя дни, солнце пусть сияет для тебя!
Став цветком, и птицей, и звездой, пред тобою я возникла вновь.
Ты меня любил — и я с тобой, и не может умереть любовь!
Больше не ищу могилы я и не проливаю горьких слёз,
Видя звёзды, слыша соловья, и вдыхая нежный запах роз…

56. Это никому знать не положено…

Как только белки, не выдержав моего сплюснутого вида, сиганули прочь с кромки горшка, мне стало беспокойней. Теперь уже ничто не перебивало крепчавшую во мне тревогу. Которую возбудили подслушанные в трубке лавриентиевы слова. И которую мне не удалось унять.

Стало понятным — отчего вдруг меня метнуло из этого декабрьского московского сада в родной и зелёный. Отчего это вдруг вспомнились мне и давно убежавший ветер, и соловей из народной песни, и звезда дедушки Зазы, и лягушка моего отца. Сапожника Бесо.

Оттого, оказывается, что меня теснило другое — к чему я боялся подступиться. Давид Паписмедашвили. Еврей-лавочник. Мой горийский сосед, который, получается, был мне не только им, но и подлинным отцом.

И который приходился отцом и майору Паписмедову. Ёсику. Исусику. Иосифу. Учителю. Моему, получается же, полубрату!

Получается так, по крайней мере, — по Лаврентию. Который — получается ещё — знает обо мне больше, чем я. Чем знали об Учителе все его засранцы…

Внезапный шум за входом в мой кабинет оказался весьма кстати — отвлёк от тревоги. Я охотно заспешил к двери, распахнул её и увидел, что Валечка Истомина — блядь.

Сообразив, что именно это я и увидел, она осеклась — перестала игриво хихикать-пузыриться и вырвала локоть из руки Мао. Который тоже сильно смутился, ибо вспомнил, видимо, что он — вождь очень большого народа.

Очень большой и жёлтой была у него и голова. Как тыква. Залившись краской, она стала теперь оранжевой.

Сзади — между вождём и Валечкой — суетился крохотный китаец, которому Мао что-то тявкнул. Он оказался переводчиком с соответствующим росту голоском:

— Товарис Сталин! Товарис Мао осинь исвиняется! Мы не снали, сто это васа спальня… Товарис Валентина нам не скасала…

Мао усердно закивал краснеющей тыквой, подтверждая правдивость просюсюканного.

— Скажите товарищу Мао, что я сейчас оденусь, — буркнул я и кивнул на свои кальсоны.

Не дожидаясь перевода, Мао снова затряс своим огромным плодом, который вдруг раскололся в зелёной улыбке. Теперь уже её цвет меня не удивил.

Не должен был и при первой встрече, поверь я Микояну.

Вернувшись из Пекина, он предупредил, что Мао Цзедун — это не Муссолини. При чём Муссолини? — не понял я. А при том, сказал Микоян, что итальянцы над ним смеялись. Гитлер не посвящал его в свои планы. И каждый раз, прибирая к рукам очередную страну, извещал об этом союзника простой телеграммой.

Я промолчал, и Микоян согласился, что это, правильно, всё равно ни при чём. Но главное, мол, в другом: из-за больных дёсен китайский вождь не чистит зубов, и они покрылись зелёнью.

Я не поверил.

Микояна я послал в Китай именно с тем, чтобы составить психологический, а не физический портрет Мао, но Анастас основное время уделил там своей заднице. Артриту. Каждый день подставлял её китайцам, вооружённым китайскими иголками.

А те, видимо, что-то сильно напутали, ибо никогда не имели дела с армянской жопой. Обладатель которой не только не избавился от артрита, но вернулся домой с хроническими поносами и дальтонизмом. В результате чего, решил я тогда, ему и кажется, что у Мао — зелёные зубы.

Мао с переводчиком попятились в гостиную, но Валечка переступила порог и прикрыла дверь.

Я захотел, чтобы она перестала быть:

— Что, Васильевна? На травку снова потянуло?

Она всплеснула ладонями и закрыла ими лицо.

— Вернее, — сюда же, на мой же диван, да?! Теперь уж с другим вождём! У которого хоть и столько же яиц, но моложе!

Валечка всхлипнула — и стала мне противней.

— Чулочков даже не сменила, Васильевна! А трусов и вовсе нету. Удобно, правда? Но с китайцами надо всё там себе выбривать. Между ляхами. У Мао-то и на лице ничего не растёт. А ты там себе не добрила. Как Гитлер — усики…

— Иосиф Виссарионыч, миленький, — перебила она, не отнимая от лица ладоней и глотая слёзы, — всё не так, совсем не так, миленький вы наш… Мы с Орловым фруктами его, а он ко мне лапами… И глупости мелет… И изо рта запашок… Поедем в Китай, грит, женой мне будешь… Мне, грит, теперь русская нужна жена… Я и смеюсь… А что ещё делать? А он всё лапами…

Валечка умолкла на мгновение и, убедившись, что я слушаю, смахнула слезу и продолжила причитать: