Учитель (Евангелие от Иосифа)

Что же касается Филиппа, он потом долго сокрушался. Не из-за поступка своего, а из-за того, что крови не было.

— А где он сейцас? — спросил Ши Чжэ.

Берия хмыкнул и качнул головой, а Мишель снова сощурилась и, не поворачиваясь к китайцу, бросила, что речь не о дурном брате Филиппе, а об Иисусе.

Берия качнул теперь головой одобрительно.

Брат Иаков очень этой новости обрадовался и передал её, в свою очередь, Варавве. Который тоже обрадовался, ибо был обязан Иисусу многим. В том числе жизнью, поскольку вместо Вараввы третьим «вором» оказался как раз Учитель.

Неизвестно, выудил ли Пилат у Антипы новую взятку, но, как записано, принял его предложение и собрался возвратиться в Иерусалим. Убедившись предварительно, что выход из пещеры можно действительно наглухо замуровать. И распорядившись вдобавок поставить у выхода стражников.

Симона и Иуду сняли с крестов, перебили им ноги, завернули в белоснежные саваны и отнесли в пещеру.

А Варавва с Иаковом спустили Иисуса. Рядом с ним, в той же пещере, Варавва, которого в Завете зовут Никодим, сообразил предварительно оставить «состав из смирны и алоя, литров около ста».

Не сомневаясь теперь в том, что «воры» находятся на верном пути в ад, сам Пилат пустился в другой — домой. Забрав с собой и Антипу, который велел Варавве позаботиться о Симоне.

Что же касается Спасителя, то спасением своим он обязан только тому, что смесь «из смирны и алоя» была сильнейшим тогда очистительным средством. С наступлением темноты Симон, тоже «терапевт» и искуснейший врачеватель, превозмог боль в коленях и покрыл Иисуса этой смесью.

Он и «воскресил» Иисуса, Симон. Как ранее Иисус «воскресил» его. Воскресение Христа было менее условным, ибо его внесли в пещеру как труп. Но вышел он оттуда живой.

Увели его оттуда, кстати, тот же брат и друзья.

Когда позже Мария Магдалина заявилась в гробницу взглянуть на «Господа», усопшего супруга, она, по Завету, наткнулась сперва на «юного ангела» в «белоснежном облачении».

То есть, пояснил Ёсик, на Симона, который в кумранской иерархии и был «ангелом». А слово «юный» надо понимать как «лишенный сана старейшины».

Симон сказал Марии: «Он воскрес!» («Он взошёл!») Имея в виду, что я, дескать, Симон, «Отец» кумранский, в награду за страдания поднял Иисуса в более высокий сан.

Ёсик выдержал паузу и договорил: в Благовестии Филиппа…

— Филиппа? — вклинилась Мишель.

В Евангелии от Филиппа, которое церковные цензоры не включили в Завет, — так и сказано: «Ошибаются говорящие, что Господь сперва преставился, а потом воскрес, ибо, напротив, сперва воскрес, а потом преставился Господь».

— Ой, Господи! — Валечка опустила теперь нечаянно руку на плечо Мао.

Но ни он, ни она того не заметили.

По прошествии субботы вывезли из пещеры и Симона.

Что же касается Иуды, евреи не простили ему того, что он выдал римлянину товарищей. Самых ревностных из евреев. По словам Завета, «Иуда приобрёл землю неправедною мздою и низринулся». Если прочесть правильно, добавил Ёсик, с помощью кумранского свитка, эти слова означают, что Иуду сбросили из пещеры вниз. Сказано даже, как он упал.

— А как он упал? — спросил Мао и, счастливый, похлопал Валечкину ладонь на своём плече. Заметил ладонь наконец.

А упал Иуда на камни. Головой вниз. И голова его лопнула громко, как сухая тыква.

— Тыква? — хохотнул Берия и подмигнул мне.

Я думал не о Мао. И не об Иуде.

— И всё это написано в этих свитках? — спросил я.

— Это написано и в самом Завете, — напомнил майор. — Для «умеющих слушать». И читать…

Валечка выдернула ладонь из-под китайской руки и снова вздохнула:

— Надо же!

Я взглянул на неё — и она исчезла.

84. Это не грусть, а начало обиды…

Какое-то время Ёсик не только молчал — не шевелился. Шевельнуться не решались и остальные.

Наконец, Булганин качнул головой — дескать, бывает же! — и подцепил вилкой с блюда ломтик заливного языка. Хрущёву идея понравилась. Микояну тоже. Я подумал, что — если бы кушали на свете не все — кушающих надо было бы расстреливать. Кушать — отвратительная процедура!

Майор осторожно повёл головой и стал внимательно нас осматривать. Начал с Лаврентия. Потом перевёл взгляд на Чиаурели. Потом на француженку. Потом на Мао. И — снова на Лаврентия. Пропустив Ши Чжэ.

Который оскорбился.

Потом Ёсик развернул голову к часам за спи-ной. Со взглядом на меня он тянул. Наконец, повернулся и ко мне.

Я был готов к этому и стал искать трубку.

Она и вправду куда-то запропастилась.

Берия засуетился, но не нашёл её. Нашёл — под крылом тарелки — Ёсик. Берия зато чиркнул спичкой.

Я забрал её у него и пронёс мимо майорского носа.

Не извинился.

Прикуривал долго. Потом, когда спичка скрючилась, затушил её струёй густого дыма, поднял голову и повернулся к Ёсику.

Посмотрел всё-таки не на него. Сквозь.

На шкаф времени. Чего тот и ждал — вздрогнул и треснул дурным, хлёстким звуком. Засевший в нём дьявол ударил не молотом, а бичом.

Все вокруг тоже вздрогнули. На шкаф, однако, не обернулся никто. Но каждый стал считать удары.