Учитель фехтования

Небо на западе стремительно чернело. Дон Хайме взглянул на лампу, не решаясь зажечь ее. Донью Аделу сгустившийся мрак, по-видимому, ничуть не беспокоил.

– Да. Когда-то очень давно, в Париже.

– Она была красива?

– Очень. Она была... похожа на вас. Париж делал ее еще прекраснее: Латинский квартал, элегантные магазины на улице Сен-Жермен, танцы в Шумьер, Монпарнас...

Нахлынувшие воспоминания острой иглой вонзились ему в сердце. Он снова в нерешительности посмотрел на фонарь.

– Мне кажется, нам надо...

– Кто же кого оставил, дон Хайме?

Маэстро горько улыбнулся, понимая, что в темноте она уже не различает его лица.

– Все было сложнее. Через четыре года я заставил ее сделать выбор. И она его сделала.

Его собеседница превратилась в неподвижную тень.

– Она была замужем?

– Да, замужем. А вы очень умная девушка.

– Как же вы поступили потом?

– Забрал свои вещи и вернулся в Испанию. С тех пор прошла целая вечность...

Фонарщики длинными шестами зажигали на улицах фонари. В окно проникло слабое мерцание газового света. Она поднялась с дивана, пересекла темную комнату и приблизилась к дону Хайме. Теперь она неподвижно стояла перед ним.

– Есть один английский поэт, – сказала она чуть слышно. – Лорд Байрон.

Дон Хайме ждал, не произнося ни слова. Он чувствовал тепло, исходящее от ее молодого тела; она стояла совсем рядом, почти касаясь его. В горле у него пересохло, он боялся, что она услышит бешеный стук его сердца. Внезапно зазвучал ее голос, мягкий и спокойный, как ласковое прикосновение:

++

The devil speaks truth much oftener

than he's deemed, He has an ignorant audience...

<Цитата из драмы Дж. Г. Байрона «Преображенный урод».>

Она качнулась вперед. Проникавший сквозь окно свет падал на ее подбородок и губы.

Дьявол говорит правду гораздо чаще,

Чем думают, Но его слушают невежды...

Настала глубокая тишина, время, казалось, замерло. Когда молчание сделалось невыносимым, снова послышался ее голос:

– Людям всегда есть что рассказать друг другу.

Она говорила так тихо, что дон Хайме с трудом различал ее слова. Он чувствовал нежное благоухание розовой воды, исходившее от ее кожи. Маэстро понял, что начинает терять разум, и в отчаянии пытался придумать способ вернуться к реальности. Тогда он протянул руку к лампе и зажег лежавшую там спичку. Крошечный огонек задрожал в его пальцах.

Он вызвался проводить донью Аделу до самого ее дома на улице Рианьо. «Даме в такое время не следует одной идти пешком или искать экипаж», – сказал он, не глядя ей в глаза. Он надел сюртук и цилиндр, взял трость и спустился по ступеням впереди нее. Внизу он остановился и после некоторого колебания, не ускользнувшего от Аделы де Отеро, со всей ледяной учтивостью, на какую был способен, предложил ей опереться на его руку. Она сделала это и, пока они шли, искоса поглядывала на него: на лице ее можно было прочесть скрытую досаду. Дон Хайме подошел к экипажу, хозяин которого дремал, прислонившись к фонарю; они сели, и он назвал адрес.

Экипаж покатился вниз по улице Аренал; перед Западным дворцом повернул направо. Маэстро молчал, сложив руки на рукоятке трости и тщетно силясь привести свои мысли в порядок. В этот вечер многое могло произойти, но так и не произошло, и он не понимал, радоваться ему или презирать себя за малодушие. О чем думала в этот миг Адела де Отеро? Ни за что на свете не хотелось бы ему сейчас проникнуть в ее мысли. Обоим было понятно: после состоявшегося между ними серьезного разговора, который по всем неписаным законам должен был их сблизить, в их отношениях что-то разладилось окончательно и бесповоротно. Он не знал, что именно, – это казалось второстепенным; очевидным было другое: что-то незримое рушилось вокруг него. Адела де Отеро никогда не простит его трусость. Или его смирение.

Они ехали в полном молчании, каждый в своем углу на обтянутом красным атласом сиденье. Временами в глубь экипажа проникал свет зажженного фонаря, и дон Хайме осторожно краем глаза поглядывал на свою спутницу, погруженную в созерцание уличных теней. Бедному маэстро хотелось нарушить гнетущую его тягостную тишину, но он боялся окончательно испортить положение. Все это казалось каким-то дьявольским абсурдом.

Вскоре Адела де Отеро повернулась к нему.

– Я слышала, дон Хайме, что среди ваших учеников есть знатные люди. Это правда?

– Да, это так.

– И аристократы? Я хочу сказать: графы, герцоги и тому подобное...

Дон Хайме обрадовался, что возникла новая тема для разговора, который так некстати оборвался у него дома. Конечно же, она понимала, что молчание могло зайти слишком далеко. Быть может, угадывая смятение маэстро, она пыталась разбить ледяную преграду, выросшую между ними за столь короткое время; происходящее не было ей безразлично.