Учитель и его время

«В 1991 г. правители страны доигрались политически, 1992-м – экономически. Россия больна, переживает острый кризис. Разгар гражданской войны, разве что пока без выстрелов и эпидемий. Но мор начался.

Как и прежде, не остается никакого выбора: нужно работать, работать и работать для людей, как бы ни было трудно, чтобы не посрамить учителей».

1 мая 1993 г. в Москве режим показал свои волчьи зубы. Как и все, я был потрясен зрелищем блокады и разгона демонстрации…

«Власть создала объективные условия неотвратимости побоища. Имению она, предложившая людям встать на колени, – первый и главный преступник. Советские люди в очередях настоялись, но не на коленях же. Расчет был точным. Он был нужен тем, кому снится самодержавие. Теперь будут строить тюрьмы, чтобы упрятать подальше протест «уголовников» и позволить, наконец, свободно грабить страну.

Лавочники, казаки, жандармы и… интеллигенция, ударившаяся в бизнес, – опора режима. После Первомая он будет существовать в глазах честных людей только как режим. Режимной становится и армия, откармливаемая за счет народа. Армия, в которую и за деньги никого загнать нельзя, разве что безработных.

Процесс перерождения бывших якобы коммунистов, позже якобы демократов в палачей исторически неизбежен. Это обычная эволюция представителей мелкобуржуазной среды. Но и протест неизбежен. Глумление над людьми труда восстановит в них память о средствах борьбы пролетариата за свое освобождение.

Только подавлением людей (на большее он не способен) режиму не решить своих проблем. Сознание собственной слабости будет во все большей степени будить в нем инстинкт самосохранения и укреплять жандармскую оболочку. Блокада демонстрации – проявление слабости «всенародно» избранной власти».

Эта мерзость вскоре сменилась целой серией мерзости. Ельцин своим Указом, нарушив Конституцию, которой присягал, распустил Верховный Совет России. Это случилось в сентябре 1993 г. и закончилось расстрелом безоружных людей у стен Останкино и расстрелом из танковых орудий Белого дома. Это видели и в Москве, и в Саратове. Это видел весь мир. Я думаю, что я и Е. В. смотрели на происходящий ужас по телевизору одними глазами.

Я писал ему тогда, а он молчал, но ведь неизвестно, что тяжелее – кричать от боли или молчать…

Как это было? Я писал:

«Мечутся властные кони…». Власть шатается. Генералы колеблются. Но и те, кто в Белом доме возглавляет оппозицию, не имеют абсолютного авторитета. Руководство КПРФ – вне борьбы. И это не проявление мудрости, а генетически детерминированный паралич революционного действия, этой немарксистской партии. А это таит опасность авантюризма и спровоцированного неподготовленного выступления. Интеллигенция визжит от страха: «Да задавите вы эту гадину!» (Имеются в виду советские люди.)».

«4 октября. Поход на Останкино с целью вырвать у власти возможность гласности для восставших. В ответ – расстрел безоружных на дорожках останкинского парка. И почти одновременно – новое оцепление Белого дома и его осада. На телеэкране кадры расстрела тех, «то стремился уйти. Расстрел сотен людей на соседнем стадионе. Расстрел из танковых орудий парламента. Превращение Белого дома в черный. Гнусные картины массового любопытства московских обывателей».

«Ликование на крови. Преследование членов Конституционного суда. Расправа над депутатами под улюлюканье обывателей. Арестованных сажают в «Лефортово». И те, кто на мосту стоял, глазея на кровавое побоище, как в цирке, и те, кто не стоял, зажили новой жизнью, но уже без Советской власти».

«Свидетели и пострадавшие ныне разошлись по стране и несут людям страшную правду о злодеянии режима. Они будут свидетельствовать об этом всю свою жизнь».

Замечательный советский писатель В. Розов в эти дни писал:

«Забвение истины – путь в дебри, в джунгли. Особенно страшно, когда интеллигенция мутирует, когда она, которая веками стояла на стороне униженных и оскорбленных, была поборницей добра и милосердия, вдруг, оскалившись, начинает вопить о мщении, о безжалостности, об уничтожении «врага». Кровь, пролитая при расстреле Дома Советов, навеки запятнала их пиджаки, фраки и мундиры.. Слезы матерей, отцов, жен, детей по убитым и покалеченным выступают белой солью на их упитанных лицах».

Ему, наверное, кричать тоже было легче, чем молчать.

«Вся страна разделилась на тех, кто во внутреннем, и тех, кто во внешнем дворе Лефортовской тюрьмы».

«Что-то большее, чем расстояние и время, сдерживает желание писать. Какое-то обледенение души, скованность, отсутствие чистого воздуха. Особенно сейчас – после подавления народного восстания. Его преждевременность была четко рассчитана, навязана унизительными условиями жизни. Пар был выпущен до того, как котел закипел. Но и не действовать было нельзя. Время лечит, копит силы. Нужны работа с людьми, терпение и вера.

То, что произошло в течение последнего месяца, при всей трагичности случившегося, – только верхняя часть айсберга, поверхностный слой процессов. Глубже, у дна социальной жизни, – колоссальные резервы протеста.