Учитель музыки

    Он растерянно выругался, чувствуя, как зарождается в душе страх перед реальностью, которая вдруг искривилась, обросла парой чудных измерений и превратилась из привычной обыденности во что-то неестественное и пугающее. И в этот момент в дверь постучали. Не в дверь спальни, а в какую-то другую дверь, которую он пока не видел.

    Он неуверенно вышел из комнаты и оказался в гостиной, которая была знакома ему ещё менее. Ни меблировка, ни размеры, ни размещение окон не соответствовали тому привычному расположению и размерам, которые сопровождали его жизнь вот уже без малого три года. Быть может, он каким-то неведомым способом, предварительно потеряв память, вернулся в родительскую квартиру? Но нет, в отчем доме тоже не было ни такой обстановки, ни таких узких окон.

    Стук между тем повторился.

    Он вышел из гостиной в тесную сумрачную прихожую и открыл скрипучую дверь, покрытую облупившейся коричневой краской (какое убожество!). Дверь эту он тоже не знал. Как не знал и женщину лет шестидесяти, в старомодном зелёном платье и в чепце, которая приветствовала его с лестничной площадки неширокой редкозубой улыбкой, отнюдь, впрочем, не приветливой и не сулящей ничего хорошего.

    - Здравствуйте, господин Скуле, - произнесла она, пришепётывая, и голос её подрагивал и срывался гораздо больше, чем полагается в её возрасте. Присмотревшись, он заметил, что и голова её постоянно подёргивается, словно женщина коротким покачиванием головы отказывалась от ещё одного пирожного. Всё это свидетельствовало о том, что ей гораздо больше лет, чем можно было бы дать, сообразуясь с внешностью. Ну, лет семьдесят-семьдесят пять.

    - Тут какая-то ошибка, - сказал он, забывая даже ответить на приветствие почтенной дамы. - Что-то не то.

    - Что вы хотите этим сказать, господин Скуле? - произнесла она, недоумённо повернув голову и скосив глаза на него. - Сегодня двадцатое.

    - Двадцатое? - повторил он, ничего не понимая и приходя к выводу, что сошёл с ума. - Двадцатое... А-а, вы, видимо, ошиблись! - радостно воскликнул он, внезапно озарённый догадкой. - Ну конечно! Ведь я даже не господин Скуле, которого вы, видимо, ищете. Где, вы говорите, живёт этот господин?

    Марш-клоунада удалялся, корнет фальшивил теперь где-то в конце улицы, но даже на таком расстоянии по-прежнему терзал слух.

    Дама стояла и молча смотрела на него. Во взгляде её читалась укоризна.

    - Сегодня двадцатое, господин Скуле, - повторила она наконец. - Я хотела бы получить плату.

    - Плату?

    - Плату за квартиру за сентябрь, господин Скуле.

    - Не называйте меня господином Скуле, - не выдержал он, чувствуя, что голова начинает болеть ещё больше. - Меня зовут Эриксон. Витлав Йон Эриксон. Прошу вас, не называйте меня больше этим дурацким именем Скуле.

    - Ну вот что, - вспыхнула в ответ дама, - я не намерена вступать с вами в пререкания, господин Скуле. Если вы вчера... если вы, простите, погрязли в разгуле до такой степени, что не помните ни тяти ни мамы, это отнюдь не служит оправданием издевательского и пренебрежительного тона, который вы позволяете себе в разговоре с дамой почтенного возраста. Мне не нужны такие квартиранты, которые грубят тебе и придуриваются, когда ты приходишь к ним за месячной платой, да, господин, Скуле, предупреждаю вас. И подобная история повторяется каждый раз, когда я прихожу к вам за деньгами. Если вас перестала устраивать сумма оплаты или квартира, вы так и скажите, а не дурите мне голову, она у меня и без того... не очень хорошо соображает последнее время.

    Вся эта длинная тирада была приознесена раздражённым тоном, с подрагиванием гордо откинутой головы, строгим взглядом и суровой жестикуляцией.

    «Да, кто-то из нас двоих сумасшедший, - подумал Эриксон. - Надеюсь, это не я».

    - Хельга, - позвал он, повернувшись в комнату. - Хельга, иди сюда, здесь какая-то дама, она утверждает, что мы снимаем у неё квартиру.

    - Что? - немедленно воскликнула сумасшедшая гостья. - Какая-то дама? Это вы обо мне? Меня зовут Янна Бернике, господин Скуле. Потрудитесь запомнить, если ещё не сделали этого до сих пор. И что это за Хельга? Кого вы зовёте? Вы что, привели женщину? Но когда я сдавала вам эту квартиру, между нами было оговорено, что...

    - Простите, - прервал её Витлав Эриксон, - простите, госпожа Бернике, я неважно себя чувствую.

    И захлопнул дверь перед носом в высшей степени раздражённой дамы. Она немедленно начала стучать в дверь, к которой он прижался спиной, закрыв глаза, чувствуя, как разрывается его голова в попытках хоть что-нибудь сообразить.

    - Хельга, - шептали его губы. - Хельга, иди сюда... Да где же ты, бог ты мой?! И... и где - я?

    - Господин Скуле! - слышал он голос Янны Бернике. - Немедленно откройте! Я никому не позволю...

    - Зайдите попозже, госпожа Бернике, - простонал он, прижавшись губами к замочной скважине. - У меня раскалывается голова. Пожалуйста, зайдите позже.

    Быть может, она образумится и больше не придёт, эта чокнутая старуха.

    - В высшей мере беспардонно! - слышал он её голос. - Просто предел наглости! Если вы напились вчера до потери памяти, это ещё не значит...