Учитель танцев (третья скрижаль завета)

Да, он так до сих пор и не нашел ответа на свой главный вопрос. Он не знает, в чем смысл страдания. Но где-то внутри он смутно чувствует: испытание не в том, чтобы просто пережить страдание, найти способ. Испытание в том, чтобы смотреть поверх него.

Опала коснулась его близких, но никто из них – ни Секст, ни Анития – не были сломлены горем. Никто из них не стал хвататься за соломинку веры, не стал искать религиозного смысла в тех испытаниях, которые выпали на их долю.

Легче всего придумать смысл страдания, утешить себя иллюзией. Легче всего решить – есть на небесах кто-то, кто готов зачесть мне мои страдания в качестве пропуска в рай.

Но это неправда. А неправильный ответ не лучше полного его отсутствия.

Максимилиан не признавал никаких жертвоприношений – ни римским богам, ни, тем более, богу евреев. Бог не может требовать жертвы. Он был бы жесток, если бы принял ее. Бог – это любовь, а любовь живет в человеке. Об этом он всегда говорил Анитии:

«Болью не купишь райских чертогов. На долю каждого из нас выпадают испытания, и нужно иметь мужество пройти их, не ожидая чудесной помощи. Рай – это то, что у тебя в душе. Единственный путь к нему – твоя внутренняя свобода».

И вот в своем последнем, по сути, предсмертном письме Анития ответила Максимилиану. «Я выбираю дорогу к счастью». И несмотря на весь ужас происходящего там, на лобном месте, Максимилиан видел сегодня свет. Свет, который окружал ее, ее внутренний свет.

А еще Максимилиан видел, с какой силой, с какой отвагой сражался Секст, защищая Анитию. Когда-то он говорил Сексту: «Быть героем просто – нужно помнить о тех, кого ты любишь». И сейчас он видел перед собой настоящего героя.

Петроний ожидал увидеть сломленного человека… Ему не повезло.

– Хорошее представление? – спросил Петроний, войдя в камеру Максимилиана.

Максимилиан не стал ему отвечать.

– Не хочешь со мной разговаривать? Хорошо. Восхищаюсь твоим присутствием духа. Не нашел еще своей «истины»?

Издевательский тон Петрония, оставаясь безответным, безнадежно провисал. Максимилиан никак не реагировал.

– Ты будешь со мной разговаривать или нет?! – Петроний не выдержал и сорвался на крик.

Максимилиан молчал.

– Пороть его! – губы Петрония дрожа ли, он почти плакал, сознавая свою неспособность заставить Максимилиана признать поражение.

Стражники засуетились, но, смущенные заданием и благоговея перед заключенным сенатором, никак не могли приступить к делу.

– Шевелитесь, болваны! – кричал Петроний.

Максимилиана полосовали плетьми, а он принимал эти удары без какого-либо внутреннего сопротивления. Если кто-то хочет его ударить – пусть. В конце концов это ему нельзя запретить, но и переживать из-за этого тоже не имеет никакого смысла.

После Петроний приказал вырвать Максимилиану язык. Профилактическая мера. Чтобы не повторить сегодняшней ситуации с Секстом.

Если у человека нет языка, то какая разница – знает он о том, кто сжег Рим, или не знает? Он все равно не сможет сказать.

– Кстати! – обронил Петроний перед самым своим уходом. – Я тут думал, кого из вас умертвить первым – тебя или Анитию? Решил, что ты не дрогнешь, когда она будет умирать. Ты ведь у нас «герой»! А она дрогнет, не выдержит, глядя на твои мучения. Ведь не выдержит же, правда?.. Очень хорошо! Говорят, этого их христианского бога как раз предал один из учеников. Я хочу, чтобы ты умер, зная, что твоя ученица предала своего учителя… Прекрасный план, прекрасный! Прощай!

*******

Публика грянула многотысячным: «Да!» Под протяжное гудение множества труб в самом центре арены началось движение. Отбрасывая в сторону тела погибших, крышка устроенного там колодца раскрылась шестью своими ставнями. Они поднимались вверх, словно лепестки распускающегося цветка.

На глазах зрителей, посреди кишащей массы человеческих тел и животных, выросла огромная клетка. Полтора десятка голодных львов, обезумевших от запаха свежей крови, метались в ней, словно большие желтые белки, запертые в вертящемся колесе. Звери, оказавшиеся в этот момент неподалеку от клетки, ощетинились и бросились врассыпную.

Сверху клетка была наполовину закрыта крышей, казавшейся своеобразным помостом. Трое рабов быстрыми и четкими движениями, словно делали это тысячу раз, приколачивали к огромному деревянному кресту человека в терновом венке. Весь Рим, бывший в этот момент на трибунах, ликовал. Сейчас они увидят смерть еврейского бога!

Справившись с первой частью задания, рабы поймали сброшенные им с велария веревки и закрепили их справа и слева на поперечной перекладине креста. С помощью лебедок, установленных на двух противоположных трибунах и соединенных с блоками на веларии, крест с человеком стали медленно поднимать вверх.

– Смерть еврейскому богу! Смерть! Смерть! Смерть! – скандировали трибуны, исступление толпы превзошло все, что доныне видели в амфитеатрах.