Учитель. Том 1. Роман перемен

Она смотрит волчицей, и лютость, которую я всегда идентифицирую по ее карим глазам, еще более темнеющим в такие моменты, переходит в решительность. Рада подходит к двери, быстро, уверенно распахивает ее и тут же, вскрикнув, отшатывается. Вскакиваю с дивана (мне кажется, стремительно, но, на самом деле, чудовищно медленно).

На двери – пятна крови. Они впитываются в дерево. А на полосатом линолеуме мордой в пол лежит рыжий парень. По его голове ясно, откуда на двери кровь. Над парнем – от него прет блевотиной и алкоголем – нависают шестеро татар. Троих я видел в беседке с татарками, которые тоже стоят чуть дальше. Ищу глазами Петю – его нет.

Рада подскакивает к окровавленному парню. Опускается на колени.

– Господи, что с тобой?

В момент, когда она кричит это, я неожиданно испытываю к ней подобие возбуждения, замешанного, как мне видится, на том, что Рада, оказывается, может не только пылать, течь, целоваться, требовать, но и сострадать.

Вейнингер, которого я буду штудировать на старших курсах, делил женщин на проституток и матерей. Я был обречен на выбор материнского типа, потому что мама и бабушка пестовали меня в лоне докучливой заботы, напоминающей теплое коровье вымя, но проститутки манили по-своему, иными страстями. Они напоминали пламя свечи, над которым нужно было держать палец, терпя, пропекая его так, чтобы в итоге ощутить палево мяса, пахнущего – ради этого все и затевалось – точь-в-точь, как мясные вырезки, разложенные на рыночных рядах в Магараче, куда мы ездили на ярмарку за покупками.

Подобными упражнениями со свечой я развлекал себя вечерами, когда в девяностых с пяти до одиннадцати, а иногда дольше отключали электричество. В деревне это было еще не так страшно, потому что печка топилась углем и дровами. Но в севастопольской квартирке на Острякова, где мама каждый вечер тщетно трогала ледяные батареи, отсутствие света зимой представлялось едва ли не катастрофой: обогреватель не включишь, и мы, надев зимние шапки, куртки, несколько пар шерстяных носков, кутались под одеялами, а за стеной, трезвея от холода, плюгавый сосед орал: «Будь проклята ваша блядская независимость!»

Рада просит йод, вату, перекись – что-нибудь, лишь бы обработать рану. Но стоящие не двигаются. Хотя и взглядов не отводят. Впитывают происходящее, ждут, что будет дальше.

Боров принимается орать на Раду. Так, что брызжет слюной, точно капитан Смоллет из советского мультика «Остров сокровищ». Не понимаю, чего он хочет, потому что изъясняется боров на татарском. Глаза у него на выкате – два яйца с красноватыми прожилками. Рада поднимается с колен, встает напротив и вдруг резко отвечает ему по-татарски. Я, ошалев, держусь сзади. Напор Рады так силен, что боров неожиданно отступает. Сипя, засовывает руки в карманы, уходит.

К Раде подбегает Ангелина, протягивает бинт, пузырек с перекисью водорода. Помогает обработать рану на голове парня. Тот, постанывая, встает сначала на четвереньки, а затем – на ноги. На конопатое лицо его – узнаю рыжего, подходившего в беседке к татаркам, как Джим Левенстайн к Наде, похохотать за компанию – падает окровавленная липкая прядь. Над верхней губой парня – белая полоса, точно след, какой бывает после того, как напьешься молока из кувшина. Рада тянется, чтобы вытереть его, но парень отводит руку – это шрам – и вдруг улыбается. То ли улыбка у него дикая, то ли неуместность ситуации сказывается, но эффект выходит пронзительный.

– Ну их девка, и хули? Не по голове же хуярить? Татары ебучие!

Я и Ангелина рефлекторно пожимаем плечами, а Рада с настойчивостью квочки лезет к парню с бинтом, смоченным в перекиси. Кто-то приносит зеленку. Ангелина неудачно поддевает ногтем пробку, и зеленка под вскрики проливается на линолеум.

– Что за херня?

Это наконец появляется Петя. Заметив рыжего парня, он суетливо, по-рыночному кричит:

– А, ну пошел на хер отсюда!

Петя напирает, вот-вот ударит. Но парень ящерицей ныряет в какой-то проход. Петя, кажется, хочет бежать за ним, но, увидев пятна зеленки и крови, верещит:

– Охуели?!

Развернувшись, ища, кого бы призвать к ответу, он почему-то утыкается своими забавными глазами в меня:

– Это что за херня, Бес?

Забавные они потому, что Петя весь десятый класс страдал конъюнктивитом и, леча его, мазал ресницы все той же зеленкой. Смотрелось это нелепо и весело. Конъюнктивит прошел, зеленка отмылась, но впечатление осталось. Вместе с Петей на меня зыркают остальные – те, кто так спокойно, неторопливо дожидался развязки. Будто я таранил двери чужой головой. Ищу поддержки у Рады: выходит жалостливо, а главное – безрезультатно.

– Ну, хули молчишь?

– Это… татары. Они били.

– Какие татары? – Петя остывает. Чуть фантазии, и увидишь дымок, поднимающийся от него.

– Здоровый такой… боров…

– Зенур, – вмешивается в разговор Рада. – Это Зенур с приятелями били рыжего.