Учитель. Том 1. Роман перемен

Сейчас Петя вспыхнет, кликнет охрану (у Майчуков она должна быть), чтобы та разобралась с татарами. И это не агрессия, не желание мести – нет, это всего лишь попытка уравнять людей в деревне, где последнее время стало чересчур много прогибов и перекосов и одни возвысились над другими.

Татары всегда держались обособленно. С самого начала, когда приехали из Турции и Узбекистана в Каштаны. Я часто слышу разговоры, что они ютились в халупах, но видел другое: по-муравьиному бойко татары возводили аккуратные двухэтажные дома с полумесяцами на крышах, а после строили парники и теплицы, где выращивали для себя и на продажу капусту, перец, огурцы, редис, помидоры.

Сначала торговали они, в основном, у дороги. Машины неслись, водители замечали ящики с овощами и фруктами, тормозили, выходили, как бы нехотя, торговались. Особенно любили сбивать цену те, на чьих автомобилях были российские номера. Но обмануть татар им не удавалось. Те, если и скидывали цену, то мутили с весами.

Отстроившись, татары начинали скупать окружающие участки. Айдер, наш сосед, сперва на освободившемся пустыре возвел треугольный дом, а после купил землю у стариков Бородавкиных, с которыми общалась бабушка.

Те не ходили и ничего не выращивали, жили на пенсию. Ее нерегулярно приносила высокая женщина в бежевом плаще, который она таскала зимой и летом. С той разницей, что летом он висел мешком, а зимой надувался, и его хозяйка укрупнялась, распухала, точно игрушка набитая ватой или поролоном. За продуктами старикам Бородавкиным ходила бабушка. Покупала даже тогда, когда ни у них, ни у нас не было денег.

Помню, летом мы спешно резали кур, потому что не стало комбикорма. Тогда Айдер и купил дом Бородавкиных, а через день они умерли. Сердце. Айдер убрал заборы, присоединив бородавкинскую землю к своей. Разбил теплицы, засадил их капустой. И так удачно возил ее на продажу в Харьков, что рядом со старой треугольной хатой начал строить новую – из газобетона.

Мой отец, вдохновившись примером, тоже решил фермерствовать. Уговорил деда – тогда он еще был жив, хоть и почти не ходил, а, в основном, лежал на тахте в веранде и сквозь надрывно-хлюпающий кашель стонал «дурно мне» – дать ему кусок земли. Засадил редиской. И даже что-то вырастил.

Но с продажей оказалось труднее. От дороги отца погнали прочь – из-за конкуренции и склонности к пространным речам, которые понимала разве что моя мать (мне всегда казалось, что по этой причине он и стал ходить к ней). Редиска начала пропадать, и тогда отец решил везти ее в Севастополь.

Помочь в торговле он уговорил своего единственного друга – Валерку Рябыкина. Сошлись они, наверное, потому, что оба, по словам бабушки, были с причудами. Валерка – он просил называть его именно так, а я все время скатывался на «дядя Валера», из-за чего он обижался, и лицо его словно высыхало, сморщивалось и замирало в ожидании слез, единственной влаги, которая могла бы оживить эту пустыню, – как и отец, работал в автопарке, но был честен настолько (ни болта, ни гайки), что заслужил погоняло «мудак». Ему так и кричали:

– Эй, мудак, иди сюда!

Или:

– Ты чо охуел, мудак, что ли?

Но чаще всего:

– Займи на пол-литру, мудак!

Он никогда не отказывал – занимал. Потому на тему «где дядя Валера берет деньги» – слово «зарплата» превратилось в издевку – я очень любил фантазировать, часто сбиваясь на патологические версии вроде торгует маком или делает фарш из людей. Второй вариант казался более реалистичным, потому что в «Крымских известиях» я прочитал статью о приехавшем из Кутаиси грузине, который под торговой маркой «Добров» выпускал котлеты, тефтели, пельмени, фарш из человечины. Стоили они, как писали в заметке, копейки, и у фирменных ларьков всегда толпились люди. Интересно, покупатели расстроились, когда торговую сеть прикрыли, или готовы были покупать дальше?

Собственно, Валерка и настоял на том, чтобы взять меня торговать. У пацана купят из жалости. Так говорил Валерка. И отец проникся его идеей.

Мы ехали в Севастополь на валеркиной «копейке». Пахло бензином, прелостью и мочой. Эти запахи смешивались, и я, укачиваясь на заднем сиденье, одуревал от них и все время дергал ручку окна, но она не работала, и казалось, что меня душат.

Когда приехали, начался дождь. Валерка почему-то смеялся. Отец, наоборот, хмурился, злился. Лицо его – обычно веселое, маслянистое – потускнело, осунулось, и на нем, коль была бы такая задача, можно было бы считать оттенки серого.

Мы стояли на площади Пятидесятилетия Октябрьской революции. Справа бетонным саркофагом высился кинотеатр «Россия», пустующий, мертвый. Работал в нем – это я проверил позже, когда, пылая от стыда кумачовыми щеками, просился пописать – лишь буфет, над барной стойкой которого повесили баннер с голливудскими звездами: Брюс Уиллис, Арнольд Шварценеггер, Джеки Чан, Сильвестр Сталлоне. Отливая в туалете, выедающем ноздри и легкие резким запахом хлорки, я мечтал вклиниться в этот пантеон божеств видеомагнитофонов.