Учитель цинизма. Точка покоя

Мы прихлебываем что-то дешевое и крепкое. Оказывается, Оля поет. Светка передает ей гитару. А Светка-то — профи, она на слетах целые толпы собирает, когда начинает Галича петь.

— Оль, спой Веру Матвееву.

Я напрягаюсь. Веру Матвееву петь ох как непросто. У нее очень высокий голос, а без ее колокольчиков, что за песня будет?

Оля не ломается и не мучает народ настраиванием. Она проводит рукой по струнам:

— «Первоначальная». На стихи Константина Библа. Это такой чешский поэт.

Сквозь тучи, мимо башен с гордым прошлым,
Летит… И шея нежная ранима…
Не знаю, что мне делать с этим перышком:
Она его на берег уронила.

Оля поет. Ее голос без усилия взлетает на запредельную высоту. У меня обрывается сердце. И звенят матвеевские колокольчики… «А-а-а, а-а-а…»

Вере Матвеевой было двадцать пять, когда у нее обнаружили злокачественную опухоль мозга. Она перенесла тяжелейшую операцию. Хирург сказал, что ей осталось пять лет. Он не ошибся. И эти пять лет она пела свои песни. Есть в них и неотвратимость трагедии, и этот легчайший звон. Наверное, она подслушала его у ангелов — они ведь всегда были близко.

Оля все это как будто выпила и выпела. И у меня всерьез поехала крыша.

4

Илюша и Светка решили устроить свадебное путешествие. Собрались турклубовские ребята — и вперед. Байдарки, палатки, гречка и прочее какао. Более раздолбайского похода я вообще не помню. Пока просыпались и готовили завтрак, уже начинало темнеть. Прошли порог, и пора вставать на ночевку. Планировали пройти прилично, а в результате — за четыре дня двадцать километров.

Красные, обточенные водой и ветром скалы. Кипящая вода. Порог «Интеграл». На камне табличка с именами погибших в этой белой пене.

Сидим у костра. Светка с подружкой ушли на дорогу стрелять бензин для примусов. Возвращаются.

— Вот вы тут ушами хлопаете и ничего не знаете.

— Ну и чего мы не знаем? Атомная война началась?

— Не совсем. Но тоже событие — Брежнев умер.

— Да идите вы! Он же вечный. Хватит подкалывать.

— Нет-нет, на самом деле умер. Можете не верить, но так и есть. Сейчас мужик сказал, пока бензин отливал.

Неужели? Нет, не может быть… Да ведь не юноша вроде, и вообще еле-еле двигался последние годы, столько орденов себе навручал — поднять не мог.

Когда возвращались в Москву, поезд начал гудеть. Долго-долго гудел. И встречные гудели. И такой гуд стоял по всей стране, пока бровастого вождя укладывали около Кремлевской стены. Может, что-то изменится? Хрена вам. Ничего здесь никогда не изменится.

5

Ночую у Димки Стекловодова. Выпить нечего, поэтому читаю ксеру Мандельштама. Димка, деятельный и заботливый, ходит и нудит:

— Ты чего без работы сидишь? Давай я тебя устрою.

Я ломаюсь, ломаюсь, наконец переламываюсь:

— Давай. Безделье — совершенно прекрасная вещь, но она особенно приятна, когда по ней крепко заскучаешь. Да и денег совсем нет.

— Вот тебе адрес. Я туда позвоню, подходи завтра — Орликов переулок. Дом с башенкой.

— Тот, где при проклятом царизме был публичный дом?

— Это, наверно, легенда.

— Ну почему? Я готов и в публичный дом, правда, не во всяком качестве. Программистом, например, могу, если там нужны.

И через день я уже работал программистом в какой-то бестолковой конторе. Я рассматривал эту свою работу как нечто случайное и кратковременное. И даже не думал, что программирование — это такое интересное дело, что им стоит заниматься.

Ну ясно же, я — поэт, а раз поэт, то должен все свои немереные силы и нездешнюю страсть растратить на поэзию. И все остальное — досадные отвлечения. Случилось иначе.

6

Я знаю людей, у которых чуть дрогнет сердце и появится улыбка на лице, когда в неожиданном контексте они увидят: «hello, world». Именно увидят, потому что эту строчку символов не произносят, ее нельзя услышать, и правильные кавычки здесь не менее важны, чем литерал (даже, пожалуй, важнее).

Эти люди в разные годы своей жизни — кто-то еще в школе, кто-то уже в институте — написали свои первые слова, обращенные не к человеку. Это был первый контакт с другим разумом.

И этот разум откликнулся. Может быть, не сразу — для начала он покапризничал, прозрачно намекая, что скобки не закрыты или не хватает точки с запятой, но откликнулся. И начался диалог человека и машины, в котором машина будет тебя учить говорить с ней.

Я воспринимаю этот набор символов как строку самого, может быть, известного стихотворения в мире. Оно не нуждается в переводе, потому что понятно всем посвященным и написано только для них.

Когда на экране монитора появится «hello, world», ты поймешь, что инициация пройдена и дальше начинается дорожка символов — у кого-то короткая, у кого-то длиной в жизнь.

«hello, world» — это ответ того разума, который создан человеком, но каждому посвященному открывающий свою тайну заново и никогда не открывающий ее до конца.

Эти посвященные — программисты.

7

Что я вижу, когда слушаю Аранхуэсский концерт?