Учителю — с любовью (ЛП)

 — Пройдите сюда, пожалуйста. — Она пошла вперед по широкому коридору напрягшись и распрямив спину, даже высокие каблучки цокали неодобрительно. Я последовал за ней. В другое время она обязательно покачивала бы бедрами, но сейчас… похоже, ее переполнял гнев.

В конце коридора мы вошли в лифт. Девушка так и осталась молчаливо-враждебной, она избегала смотреть в мою сторону. Мы поднялись в вестибюль второго этажа, куда выходило несколько дверей. У одной из них она бросила: «Вам сюда» — и тут же вернулась к лифту. Я постучал и вошел в просторную комнату. За большим столом сидели четыре человека.

Один из них поднялся, пожал мне руку, представил своих коллег и предложил мне сесть. Сначала они задали несколько общих вопросов: место рождения, служба в ВВС и тому подобное, потом начали подробно расспрашивать, что мне известно из области телекоммуникации, каково применение электроники в этой сфере. Вопросы были хорошо продуманы и подготовлены, и нервозность, не оставлявшая меня все утро, вдруг исчезла: я ощутил уверенность в себе, разговор шел на хорошо знакомую мне тему. Они задавали вопросы по теории, оборудованию, электрическим цепям, эксплуатации. Их интересовал уровень моей подготовки в США, опыт, приобретенный там и в Южной Америке. Спрашивали дотошно и подробно, но я был абсолютно спокоен: годы учебы, работы, исследовательская работа после колледжа — все это сейчас окупалось, я знал, что нахожусь на высоте положения, и даже получал от этого удовольствие.

И вдруг все кончилось. Мистер Саймондс откинулся на спинку кресла и переглянулся с коллегами. Они кивнули, и он начал:

 — Мистер Брейтуэйт, мы с коллегами полностью удовлетворены вашими ответами и считаем, что с точки зрения квалификации, возможностей и приобретенного опыта вы безусловно справитесь с работой, которую мы хотели вам предложить. Однако есть трудность другого порядка. Если мы возьмем вас, в вашем подчинении окажутся многие сотрудники-англичане, кое-кто из них работает у нас очень давно, и ость опасение, что в этом случае атмосфера благожелательности, всегда свойственная нашей фирме, может быть испорчена. Мы не можем взять на себя такую ответственность. Предложить вам какую-то работу попроще мы тоже не можем — она не для человека с вашим образованием и возможностями. Поэтому, боюсь, нам придется отказаться от ваших услуг.

Я ничего не соображал, силы вдруг оставили меня. Все же я поднялся, вышел из кабинета, в затуманенном мозгу проплыли вестибюль, лифт, коридор. Наконец я выбрался из здания на залитую солнцем улицу. Итак, мне вежливо напомнили о моей черной коже, а я ведь не вспоминал о ней целых шесть лет, просто не обращал на нее внимания. Когда в 1940 году я добровольцем пошел в ВВС, цвет моей кожи никого не смущал. Он никого не смущал в период тренировочных полетов и позже, когда мне доверили самолет и включили в состав эскадрона. Он никого не смущал, когда начались боевые действия и все жили и любили сегодня, потому что не знали, что с тобой будет завтра. В те дни я был связан узами братства с людьми, которых каждую минуту подстерегала опасность, и им было не до расовых предрассудков. И когда я в форме летчика английских ВВС ходил в театры, на танцевальные вечера, в бары и просто в гости — цвет моей кожи не смущал никого.

За эти годы я забыл о моей черной коже. Я видел ее каждый день, но никогда не замечал. Я был военным летчиком на службе ее величества, и благодарные граждане улыбались мне, приветствовали меня в барах или на улицах. Им было все равно, кто я, — они видели военную форму и связывали ее с бесстрашными избранниками судьбы. Не вспомнил я о цвете своей кожи и когда горячо обсуждал планы на будущее с офицером, помогавшим демобилизованным найти подходящую работу, а позже — с людьми из Управления по распределению кадров. И когда я уверенной походкой входил в это огромное, вызывающее трепет здание, о цвете своей кожи я опять-таки не думал…

Я просто брел прочь, стараясь не смотреть на свое отражение в больших стеклянных витринах. Боль разочарования и гнев комом подкатили к горлу. Я вбежал в общественный туалет, и меня стошнило.

Стало легче. Я принялся бесцельно бродить по улицам, стараясь взять себя в руки. Снова и снова вспоминалась беседа с руководством фирмы — да ведь она была пустой тратой времени. О решении они договорились прежде, чем я вошел в кабинет, — секретарша сказала им о моей черной коже, и вся беседа была жестоким, бессмысленным фарсом. Вдруг мне пришла в голову еще одна мысль. Когда эти люди прочитали мою фамилию в присланной заявке, им и в голову не пришло, что я могу оказаться негром. Моя фамилия Брейтуэйт никак не могла указать на цвет кожи, стало быть, витиеватый стиль писем и любезные приглашения предназначались для белого человека, а не для меня. Черт возьми, они, наверно, проклинают меня за то, что я, сам того не подозревая, сыграл с ними такую шутку!