Учиться говорить правильно

Расстояние между моей первой школой и нынешней, монастырской, не превышало шести-семи миль, однако между ними пролегла социальная пропасть поистине шириной с океан. В Чешире люди жили не в стандартных каменных домах, плотными рядами выстроившихся вдоль улиц, а за чертой из гальки или псевдотюдоровским фасадом. За своими садами и лужайками здесь тщательно ухаживали, сажали деревья, красиво цветущие весной, и вешали кормушки для птиц. У большинства здешних жителей имелись семейные авто, которые они называли «маленькими драндулетами». Время обеда у них называлось «ланч», а когда пора было пить чай, они садились обедать. И мылись они в странных помещениях, именуемых «ванными комнатами».

Шел 1963 год. И люди тогда были большими снобами, хотя, возможно, и не бо́льшими, чем теперь. А еще через несколько лет, когда я уже переехала в Лондон, определенные варианты провинциального произношения уже стали восприниматься как вполне допустимые и даже оригинальные, однако выходцам из наших краев, с северо-запада Англии, по-прежнему не везло. Конец 60‐х и вовсе стал эпохой равноправия; люди вроде бы должны были перестать беспокоиться насчет своего говора, однако они все же беспокоились и пытались подстроиться под окружающих – ведь иначе они тут же начинали чувствовать, что к ним относятся с показным радушием, как к убогим лишенцам или инвалидам. Начиная учиться в новой школе, я даже не подозревала, что могу стать постоянным объектом насмешек, а одноклассницы станут группками подходить ко мне и задавать идиотские вопросы, главной целью которых было заставить меня произнести определенные слова, которые выдавали мое происхождение; после чего девицы ускакивали, улюлюкая и хихикая.

К тринадцати годам я сумела в какой‐то мере изменить свой акцент и даже обрела некую славу благодаря своему громкому голосу. Дело в том, что я боялась почти всего на свете, за исключением выступлений на публике. Я никогда не испытывала страха перед сценой, в то время как у многих это вызывает дурноту и даже полную немоту. А еще я очень любила спорить. По-моему, я со своим голосом отлично справилась бы с ролью цехового старосты на каком‐нибудь особенно шумном предприятии, но, к сожалению, подобной возможности наш ежегодный справочник требуемых профессий Сareers Evening не предлагал. Близкие считали, что лучше всего мне выучиться на юриста. И с этой целью отправили меня к мисс Вебстер, которая могла научить меня говорить правильно.

Мисс Вебстер не только преподавала дикцию и ораторское искусство; она еще и владела небольшим магазином, находившимся в нескольких минутах ходьбы от нашей школы. Магазин назывался «Гвен и Марджори». Там продавали шерсть в мотках и детскую вязаную одежду. Гвен – это мисс Вебстер. А Марджори – ее компаньонка, весьма полная дама, неторопливо двигавшаяся за стеклянным прилавком среди бесчисленных мотков шерсти в объемном вязаном кардигане собственного, по всей видимости, производства. У них в магазине на проволочной стойке постоянно выставлялись, сменяя друг друга, журналы с образцами вязок, выкройками и фотографиями моделей; модели всегда сияли во весь рот, словно выставляя напоказ свои идеальные зубы; это были стройные леди в кружевных болеро и чисто выбритые мужчины в свитерах с косой вязкой. У входа в магазин к двери была прикреплена металлическая пластинка, где сообщалось о дополнительной профессиональной квалификации мисс Вебстер. К четырем часам дня эта дверь была обычно распахнута настежь – это делалось специально, чтобы ученики мисс Вебстер, приходившие из двух местных школ, могли сразу, не тревожа Марджори, пройти по коридору в заднюю часть магазина и далее в гостиную, где уже было приготовлено все необходимое для приобретения правильных речевых навыков.

Из окон гостиной был виден квадратный садик, где слегка сохли немногочисленные кусты, и послеобеденное северное небо будто стремительно мчится у тебя над головой, и от этого газовый свет в уличных фонарях мерцает и подпрыгивает. Ученики – их обычно бывало человек шесть или семь, все из разных классов школы и на разных этапах уроков, – то и дело сморкаясь, рассаживались где придется; кое-кто даже пристраивался, как на насесте, на подлокотниках кресел; а нам, ученицам монастырской школы, приходилось сперва найти свободный уголок, чтобы сложить там свои школьные сумки и велюровые шляпки, а уж потом искать себе местечко, чтобы сесть. Никаких мальчиков среди учеников не было. Если они и не умели говорить должным образом, у них, я полагаю, были другие способы преуспеть в жизни.