Удачи капитана Блада. Игрок. Знамя быка.

— А… — произнес герцог и вновь понюхал апельсин. — Ваши протесты будут внимательно рассмотрены, не беспокойтесь. Итак, продолжим, прошу вас. Позвольте нам услышать, синьор, вашу версию о событиях этой ночи. Объясните ошибку, жертвой которой вы оказались, и обещаю вам, виновные будут наказаны. Я сделаю это с большой радостью, поскольку не люблю тех, кто допускает серьезные ошибки. Итак, вы говорили, что эти грубые солдаты… Продолжайте, умоляю вас.

Но Синибальди не стал продолжать. Он начал рассказывать историю, которую успел сочинить, пока находился под стражей. История была чрезвычайно ловко задумана и основывалась на фактах, действительно имевших место. Более того, сам Грациани, окажись он здесь сейчас, рассказал бы именно так, и рассказ прозвучал бы правдиво в его устах и подтверждался бы фактами.

— Ваше высочество, сегодня ночью я был приглашен на тайное собрание, состоявшееся в доме синьора Раньери, чьим гостем я являлся с момента своего приезда в Римини. Я пошел туда потому, что речь должна была идти, как мне сказали, о делах, касающихся меня лично. Я обнаружил там небольшую компанию, но прежде, чем мне сообщили об истинной причине, побудившей их собраться, от меня потребовали дать клятву, что я не разглашу ни единого услышанного слова и не назову имен присутствующих. Но я не дурак, ваше высочество.

— Кто утверждает обратное? — вслух удивился Чезаре.

— Я не дурак и сразу же почуял измену. Они, надо полагать, в силу какого-то недоразумения пришли к мысли, что у меня есть основания принять участие в заговоре. В этом была их ошибка, и она едва не стоила мне жизни, из-за нее я подвергся тем унижениям, на которые жалуюсь. Я не стану утомлять ваше высочество рассказом о моих личных переживаниях. Они ничего не значат. Но я посол и знаю о своих правах. Этим идиотам следовало заранее подумать об этом. Но они не…

— Боже долготерпеливый! — прервал его герцог. — Синьор, не увлекайтесь риторикой. Нам нужны ваши объяснения. Позвольте фактам говорить за вас.

Синибальди с достоинством склонил голову.

— Действительно, ваше высочество, вы правы, как всегда. Вернемся к моей истории. Где я остановился? А, ну да! Когда от меня потребовали дать клятву, я хотел сразу же отказаться. Но я понимал, что отступать некуда. Было совершенно ясно, что мне не позволят уйти и поднять тревогу. Поэтому, опасаясь за свою жизнь, я поклялся, но тут же объявил, что не желаю ничего более слышать об их планах. Я предупредил, что они поступили опрометчиво, если — как я подумал — в их намерения входило причинить зло вашему высочеству, поскольку у вашего высочества так же много глаз, как у Аргуса[244]. Затем я попросил позволения удалиться. Но люди такого типа боятся предательства и не очень верят клятвам. Они не разрешили мне уйти, считая, что я собираюсь донести на них. От разговоров мы вскоре перешли к шпагам. Они напали на меня, и началась схватка, в которой один из них погиб от моего удара. Шум нашей ссоры привлек внимание патруля, и если бы не он, мне не выйти бы оттуда живым. Когда ворвались солдаты, заговорщики попрыгали из окна в реку, а я остался, поскольку мне нечего было бояться и за мной не было никакой вины.

Из-за кресла герцога послышался глубокий вздох облегчения, который издал мессер Капелло.

— Вы видите, синьор, вы видите, — начал было он.

— Замолчите! — рявкнул герцог. — Будьте уверены, я вижу так же далеко, как всякий другой, и мне нет нужды одалживать у вас глаза, мессер Капелло. — Затем, опять повернувшись к Синибальди, он очень учтиво произнес: — Синьор, я опечален, что мои солдаты дурно обошлись с вами. Но пока мы не услышали это объяснение, факты были против вас, и, рассчитывая на ваше великодушие, я уверен, что вы простите неучтивость, проявленную нами по отношению к Светлейшей республике. Позвольте мне добавить, что, если бы дело касалось человека менее высокого положения, чем ваше, или представления державы, на чью дружбу я не мог бы полагаться, — эти слова герцог произнес предельно искренне, без малейшего следа иронии, — я не с такой легкостью принял бы подобное объяснение и настаивал бы на том, чтобы узнать имена людей, которые, по вашему мнению, были замешаны в заговоре.

— Я давно назвал бы их имена, ваше высочество, если бы не связывающая меня клятва, — ответил Синибальди.

— Я также могу это понять; итак, синьор, чтобы подчеркнуть свое почтение и доверие к вам и республике, которую вы представляете, я не задаю вопрос, ответить на который вам было бы затруднительно. Забудем этот печальный случай.

Но услышав эти слова, сержант, любивший Грациани, как верная гончая своего хозяина, не смог более сдерживаться. Не сошел ли герцог с ума? Как он может верить столь нелепой истории и проглотить очевидную ложь так легко, словно это было посыпанное сахаром яйцо?

— Синьор, — вмешался он, — если то, что он говорит, — правда…

— Если? — вскричал Чезаре. — Кто осмеливается сомневаться в этом? Разве он не принц Синибальди, посол Светлейшей республики? Кто бросит тень сомнения на его слова?

— Я, синьор, — отважно ответил солдат.