Удачливый крестьянин

– О, как вы это наивно высказали! – воскликнула она с благостной улыбкой, – вознесите хвалу всевышнему, сын мой, за то, что он дал вам столь чистое сердце. Этот дар драгоценнее, чем все золото мира, он стоит вечности; смотрите же, храните его. В Париже столько соблазнов для неопытной души, а вы так молоды. Послушайте меня. Наша встреча – по небесному произволению. Я живу с сестрой, которую горячо люблю, и она отвечает мне тем же; мы живем уединенно, но нужды не терпим, нам прислуживает кухарка, пожилая девица честнейшей души. Позавчера мы уволили нашего лакея, он совсем нам не подходил: никакого благочестия и притом распутник. Я как раз ходила утром к нашему доброму другу, священнику, он обещал найти для нас человека. Но тот, которого он имел в виду, уже устроился на место и не хочет уходить: в том же доме служит его родной брат. Если хотите, поступайте к нам; конечно, нужна чья-нибудь рекомендация.

– Увы, сударыня, – сказал я, – как видно, я не смогу воспользоваться вашей добротой; у меня здесь совсем нет знакомых. Я ни у кого не служил, кроме господ, о которых вам рассказывал, да и у них ничем не успел себя проявить. Правда, барыня оказывала мне расположение, но теперь она удалилась в монастырь, и я даже не знаю, в какой. За меня могла бы поручиться только эта дама, да еще один мой земляк, который служит в поварах; но он едва ли годится, чтобы рекомендовать меня в ваш почтенный дом. Если вы дадите мне время, чтобы разыскать мою прежнюю хозяйку, вас, я думаю, удовлетворит ее отзыв, а мнение дядюшки Жака, повара, пойдет впридачу.

– Дитя мое, – сказала она, – во всем, что вы говорите, чувствуется искренность, которая вполне заменяет рекомендацию.

Тут мы подошли к дверям ее дома.

– Войдите, войдите же, – сказала она, – я поговорю с сестрой.

Я последовал за ней, и мы вошли в довольно богато обставленный дом,[17] в котором мебель и все убранство были под стать наряду его благочестивых обитательниц. Порядок, простота и опрятность во всем.

Каждую комнату можно было принять за молельню; стоило туда войти, как тебя уже подмывало произнести проповедь. Все дышало скромностью и чистотой, все призывало душу насладиться молитвенным самоуглублением.

Вторая сестра была в своей комнате; положив руки на подлокотники кресла, она отдыхала после завтрака, предаваясь на покое пищеварению.

На маленьком столике подле нее видны были остатки завтрака, состоявшего, как можно было судить, из полбутылки бургундского, двух яиц и сдобной булочки.

Надеюсь, эти подробности не утомят читателя; они дополняют портрет особы, о которой я рассказываю.

– Ах, боже мой, сестрица, как долго вас не было, я даже начала беспокоиться, – сказала та, что сидела в кресле, той, что вошла. – Это и есть слуга, которого нам рекомендовали?

– Нет, сестрица, – ответила вошедшая, – это славный молодой человек, которого я встретила на Новом мосту; если бы не он, я едва ли дошла бы до дому: мне стало дурно, он заметил это и вызвался меня проводить.

– Право, сестрица, вы совсем себя не бережете, – возразила та, – я не могу одобрить ваше поведение. Зачем было идти спозаранку так далеко, да еще не позавтракав, и только затем, чтобы не опоздать к обедне? Разве господу угодно, чтобы мы болели? Неужели нельзя служить ему, не убивая себя? Неужели служение всевышнему требует, чтобы мы подрывали свое здоровье и не в состоянии были бы потом пойти в церковь? Право же, благочестие должно быть осмотрительнее. Мы обязаны беречь себя, чтобы как можно дольше возносить хвалу тому, кто Даровал нам жизнь. Вы хватили через край, сестрица; хорошо бы вам посоветоваться об этом с нашим духовным наставником.

Что ж теперь говорить, милая сестрица, сделанного не воротишь, – возразила младшая, – я думала, что выдержу это испытание; правда, мне хотелось перед уходом закусить, но было еще так рано, и я побоялась, не баловство ли это? Если не подвергать себя испытаниям, то и заслуга невелика. Но больше это не повторится, иначе мне опять станет нехорошо. Все же господу, как видно, была угодна эта ранняя прогулка, ибо по его святой воле я встретилась вот с этим юношей; слуга, которого нам хотели рекомендовать, уже устроился на место, а этот молодой человек только три месяца как приехал в Париж; он рассказал мне всю свою историю, и я вижу, что он человек порядочный; конечно, само провидение ниспослало нам его. Он честен, скромен, наши условия ему подходят; что вы об этом думаете?

– Наружность у него располагающая, – сказала ей сестра, – но мы поговорим об этом позже, когда вы подкрепитесь. Позовите Катрин, сестрица, пусть подаст вам завтрак. А вы, друг мой, идите на кухню, там вас тоже накормят.

Я отвесил поклон. Вошла Катрин и получила распоряжение дать мне поесть.

Катрин была девица тощая, рослая, накрахмаленная; весь ее облик дышал строптивым, гневливым, сжигающим благочестием. Надо полагать, такое состояние духа происходило от кухонного жара и соседства с раскаленной плитой. Впрочем, мозги святоши, а тем более святоши-кухарки от природы сухи и легко воспламеняются.